«Ничего плохого, никакого вреда, мы тоже здесь живем. А они – нет». И Маартин резко вытянул пальцы, указывая на рудокопов, заметив легкую рябь, прошедшую по толпе, шокированную его ужасной грубостью. Но большинство пальцев начало прищелкивать и быстро шевелиться: они что-то обсуждали, слишком быстро, чтобы он смог понять, пальцы мелькали, выписывали фигуры в воздухе.
Жёсткий-резкий-настороженный хлестким жестом опустил руки вниз, встал лицом к рудокопам. Маартин развернулся лицом к поселенцам:
– Назад! – Слова из воздуха вернулись к мальчику, недвижимые, застывшие в тишине пальцы он развел перед собой. – Назад, люди сейчас уничтожат рудокопов!
Поначалу он решил, что никто не воспримет его всерьез, хотя заметил, как широко отец открыл глаза от изумления. А потом поселенцы остановились, перешептываясь, и шепот был пронизан страхом – все подняли руки вверх, неуклюже указывая пальцем вперед.
Маартин обернулся.
Все, как один, марсиане потянули за сотканное ими в воздухе полотно из гневного гудения и…
…бросили его.
Совсем легонько.
Оно поднялось над приближавшимися машинами, над рудокопами, целеустремленно двигавшимися по обеим сторонам, с энергооружием в руках. И опустилось на них – мягко, осторожно.
Рудокопы закричали, от боли выгибая спины. Конвульсии срывали с их лиц респираторы, спазмы пронизывали руки и ноги, и они бились на земле, словно рыбы, которых Маартин видел в кадрах фильмов с Земли, когда тех вынимали из потока и бросали на берег реки, умирать. Тошнотворный занавес рассеялся, оставив за собой дергающиеся тела и машины, потихоньку двигавшиеся вперед. Один из больших пожирателей земли переехал через тело одного из рудокопов, измельчив его в пыль.
– Ох, черт! – жесткий голос мэра перекрыл даже шум машин. – Что, к дьяволу, произошло?
– Остановите машины! – отец Маартина побежал вперед, схватился за поручень и прыгнул на сиденье первого пожирателя. Секунду-другую он нашаривал управление, и машина остановилась, гусеницы прекратили вращаться. Отец успел выпрыгнуть из кабины прежде, чем шедшая сзади машина врезалась в остановившуюся, отшвырнув ее в сторону.
Туда прыгнул уже мэр, и теперь все бежали: кто к машинам, кто к упавшим рудокопам или же назад в поселок. Через несколько минут все механизмы были остановлены. Никто из рудокопов не двигался. Поселенцы стояли вокруг, качая головами, побледнев, с испугом в глазах.
– Боже мой, ураган…
– Песчаные вихри…
– Эти мерзкие, мелкие смерчи…
– Как маленькие торнадо, как будто бы они… нападали…
Все жители поселка теперь смотрели на Маартина.
Марсиане расходились, направляясь назад на площадь или поднимаясь вверх по воздушным переходам. Некоторые прогуливались в саду, а один играл сразу на трех крученых пурпурных трубах, откуда в воздух поднимался лавандовый туман с серебристыми прожилками.
– Сынок, что ты сделал? – приглушенным голосом спросил отец.
Они собрались полукругом, встав между ним и поселком. Боясь его. Оглядываясь вокруг. Думая, что налетят другие песчаные вихри? Маартин посмотрел на них, слова из воздуха по-прежнему играли с ним в прятки, а его пальцы сами выводили объяснение, крутясь и быстро шевелясь.
– Он видит марсиан. Они здесь живут. Прямо на том же месте, где и ваш поселок, – подоспел запыхавшийся Хорхе, с ярко-красными полосами на запястьях от слишком туго затянутых фиксаторов. – Я могу их видеть, совсем чуть-чуть, когда держу в руках жемчужину. Думаю, это они… они убили бригаду. – Он сглотнул. – Я… Маартин, ты попросил, чтобы они не убивали нас вместе с ними?
Мальчик согласно пошевелил пальцами. Слова из воздуха больше ему не давались.
– Думаю, он хочет сказать «да». – Хорхе держался чуть позади, с толпой, не подходил к нему слишком близко. – Я… Я кое-что видел.
Теперь все хотели узнать про марсиан. Какое-то время они задавали вопросы Маартину, но сдались, когда он попытался объясняться лишь пальцами, и вместо этого стали говорить с Хорхе. Хорхе все понял не так, но Маартин даже не стал пытаться исправлять его рассказ. Отец положил руку на плечо мальчика и увел его обратно в их комнаты. Он тоже задавал вопросы, но Маартин держал пальцы сплетенными, и через какое-то время папа перестал его расспрашивать.
О случившемся сообщили в Планетарный Совет, откуда приехали несколько человек. Они слушали, качали головами над все активней поддерживаемой версией о скрытых марсианах и энергооружии с дальним радиусом поражения. Довольно долго все боялись, внимательно глядя на холмы вдалеке – хотя сами при этом проходили сквозь музыкантов, игравших на площади или сквозь нижние изгибы узких воздушных переходов.
Маартина они тоже боялись: но так было даже лучше, чем прежде, ведь теперь его больше не приводили домой, когда площадь и стены смешивались друг с другом и он во что-нибудь врезался.
Прошло время, и поселенцы перестали выискивать марсиан, которых не могли увидеть, и перестали бояться Маартина. Брошенные машины увезли, и жители ворчали в баре Кэнни, что это поселок должен был заявить свои права на спасенное имущество, а не Совет. А они вернулись к посадкам новых циановых полей, и отец опять начал рассказывать о том, как чувствует запах кислорода.
В основном Маартин пропалывал грядки в садовом куполе, потому что ему нравился запах и прикосновение земли, да и Сиул Ку решила, что он остался все тем же старым добрым Маартином, и ему это нравилось. А если одолевала усталость, он гулял по площади с Нежной-милой-радостной или Строгим-задумчивым. Жёсткий-резкий-настороженный больше не следовал за ним по пятам; Маартин ни разу не видел его после нападения на рудокопов.
Однажды в сад пришел Хорхе. Он работал с отцом, делая новые посадки, и снял комнату, в нескольких дверях от бара Кэнни. Хорхе присел на корточки рядом с Маартином:
– Я уезжаю. Стал акционером нового посёлка, в одном дне пути к югу от Столицы. – Его темные глаза встретились взглядом с Маартином. – Не могу больше быть рудокопом.
Он порылся в кармане, вынул свою жемчужину:
– Мне надо ее вернуть. Куда ее положить?
Маартин потянулся к жемчужине и взял ее с ладони Хорхе прежде, чем тот успел ее отдернуть. Нежная-милая-радостная как раз шла по площади, и он позвал ее движением пальцев, предложил ей жемчужину. Она коснулась ее, позволив исчезнуть, вернуться на свое место, и улыбнулась, когда они оба почувствовали легкое биение от возвращения жемчужины.
– Что ты такое сейчас сделал? – Хорхе уставился на свою пустую ладонь. Он поднял голову. – Надеюсь, тебе хорошо, – тепло произнес он. – Надеюсь, они с тобой друзья.
Жалость, подумал Маартин. Нужна ли ему жалость? Он задумался об этом. Все, о чем стоило жалеть, ушло, решил он. Его пальцы замелькали, быстро зашевелились, когда он принялся говорить Хорхе о том, как все время, даже сейчас, каждое его действие, каждая вибрация каждой молекулы его тела становится частью… жемчужины. А когда это завершится, он вечно будет гулять по площади, делить с ними музыку из тумана, бродить по их городам и тонким воздушным переходам.
