Твоя личная харизма слишком завязана на твою непобедимость.
— Так я и не проиграл.
— Нет, но все, кроме твоих учеников в рукомашествах, братика и Клюси, уверены, что ты был как никогда близок к проигрышу. И в следующий раз можешь проиграть.
— Даже если и так… Ну и что? Никто не выигрывал все бои. Так не бывает.
— Это неважно, потому что их мир всё равно рухнет. Я уже говорила «а я тебе говорила»? Так вот, говорю — я тебе говорила! Эдуард прав — здесь всё слишком завязано на тебя, папа. Это неправильно. Любая твоя ошибка, прокол, провал станет катастрофой рухнувшего авторитета. С одной стороны, они простят тебе что угодно, с другой — не простят ничего.
— Это один из твоих любимых психологических парадоксов, дочь? Я что-то не очень понял его смысл.
— Они верят в тебя, как в бога. Бог может быть жесток или добр, несправедлив или благ, но он не может быть слаб. А ты не бог, пап. Твои силы не беспредельны, и ты можешь ошибиться. «Акела промахнулся», помнишь? Неправильно то, что все их надежды — в тебе, а не в них самих. Ты слишком на их стороне, слишком для них, слишком много места занял в их жизни.
— Должен же кто-то быть за них, когда все остальные против? Они имеют право рассчитывать на меня.
— Они должны рассчитывать на тебя как на директора, а не как на карманного дракона Злого Аспида, который обвил их гнездо бронированным туловищем и готов сожрать любого, кто неосторожно посмотрит в их сторону. Как на старшего товарища, как на педагога, как на ответственного взрослого. Как на друга даже, чёрт с ним — как на замещающую отцовскую фигуру. Но не как на высшую силу. Понимаешь?
— Понимаю. Наверное. Но не знаю, что с этим делать. Я такой, какой есть и делаю то, что могу. Я не педагог, не психолог, я вообще не очень умный. Я попал сюда случайно и делаю, что могу и как умею. Желающие мне помогать как-то не стоят в очереди!
— Прости, пап, не заводись.
— А я завожусь?
— Немного. Я тебя ни в чём не обвиняю, я просто показываю проблему.
— Отлично… Ещё один человек, который считает, что я хреновый директор, занимающий чужое место! И это моя собственная дочь!
— Ну вот, — расстроилась Настя, — опять на ровном месте поругались. Ничего такого я не считаю, но ты сейчас явно не в настроении меня выслушать.
На её плече проявилась грустная картинка.
— Извини, я что-то завёлся. Люблю тебя.
— И я тебя. Приходи в себя, жизнь продолжается. И не пей так много.
— О боже… И ты, Брут?
— Бе-бе-бе! — сказала дочь и гордо удалилась. Некоторые вещи не меняются.
***
— Папа, папа! Как ты ему врезал! — потомок ворвался в кабинет кавалерийской атакой — верхом на Клюсе.
— Ну почему я этого не видела! — заявила с обидой его «лошадка». — И я ничуть не верю, что он мог тебя побить.
— Никто не может его побить! — завопил Мишка. — Папа страшный и ужасный, люди все боятся папу!
Он искренне думает, что это хорошо. Права Настя, хреновый из меня педагог и отец так себе.
— Но учти, Эдуард теперь ходит с таким видом, как будто просто пожалел твой авторитет. Поддался, не стал вставать, и всё такое. Прямо не говорит, но намекает.
— Эдуард — хренуард! — сообщил Мишка.
— Миш, прекрати. Не надо так.
— Бе-бе-бе!
Это что, заразно?
— Там ребята собираются Дораму смотреть, можно я с ними?
— Беги.
Сын ускакал, топоча по коридору.
— Клюся, — спросил я, — а ты поддерживаешь отношения с ребятами, с которыми играла? Со своей первой группой?
— Какое-то время назад — да, а потом как-то отвалились. А что?
— Да понимаешь, мне тут со всех сторон твердят, какой я хреновый директор. Я и подумал, может, те, кто выпустился, и есть показатель того, плох я или нет? Они со мной раньше общались, а потом, как ты выразилась, «отвалились». Я не стал сам активничать, может, им это лишнее. Наверное, зря.
— Да точно зря. Я не знаю, какой ты директор, но они к тебе нормально относились. Мог бы и поинтересоваться их жизнью, не развалился бы.
— Не хотел навязываться. Понимаешь, когда твой бывший директор спрашивает, «Как у тебя дела?», многие это воспринимают как требование отчёта об успешности и сильно напрягаются.
— Может, и так, — легко согласилась Клюся. — Мне-то пофиг, кто там чего про тебя говорит. Ты за меня вписался, когда всем было насрать, даже мне самой. И снова впишешься, если будет нужно. Здесь каждый знает — Аспид порвётся, но его вытащит. Поэтому, каким бы ты ни был по жизни унылым склочным засранцем, я тебя люблю. И они тоже. А до остальных нам дела нету. Так-то.
— Спасибо, Клюсь, — растрогался я.
— Не бери в голову и не вздумай пускать сентиментальную старческую слезу. Давай лучше думать, как затроллить Эдуарда. Потому что этот роковой красавчик нам ещё крови попьёт. Он безумно обаятельный, даже на меня почти действует, а дочь твоя смотрит на него влажными глазками.
— Правда? Настя?
— Хренастя. Ты не девочка, тебе не понять. Это её типаж. Умом она понимает, что это обаяние хорька, но девочки выбирают не умом. В общем, если ты не хочешь зятя Эдуарда…
— Клюся, не пугай меня так!
— Не зятя, ладно. Но если он ещё немного построит ей глазки, то в койке у неё окажется как раз плюнуть.
— Клюся!
— Что «Клюся»? Твоя дочь совершеннолетняя и давно уже познала плотские радости. Я понимаю, что тебе как отцу слышать это неприятно, но если бы она до сих пор ходила в девственницах, я бы отвела её к доктору. Так вот, этот Эдуард, какой бы крысой он ни был, красавчик именно того типа, на который она западает. Один в один её любимый персонаж в Дораме. Так что либо надевай на неё пояс верности с шипами, либо что-то сделай с Эдуардом.
— Я уж сделаю, — сказал я мрачно. — В следующий раз я его не в нокаут отправлю, а в больницу.
