— Повторяю тебе, я не имею на этот счёт вполне сложившегося мнения. Я знаю одно, — что астрономы не имеют никакого права считать лунный мир мёртвым и оледенелым.
Шарп помолчал минуту, затем продолжал, все более и более увлекаясь:
— Странный народ мои коллеги! Не постигая, со своими слабыми инструментами, причину изменений, видимых на поверхности Луны, они предпочитают успокоиться на том, что Луна мертва. Какая нелепость, какое ослепление!..
Учёный скрестил руки и с негодованием смотрел на своего спутника, словно тот олицетворял собой всех защитников мнения о безжизненности Луны.
— Луна — мертвый мир! — продолжал он, возвышая голос. — Но ведь это абсурд, противоречащий очевидному… Что же, слеп что ли был Груитуизен, когда в 1824 году он заметил на темной стороне Луны, в первую её четверть, загадочный свет, обнимавший пространство не менее 100 километров длиной и 20 — шириной?! Это свет разливался по морю Изобилия. — тому самому, над которым мы теперь летим, — до самого кратера Коперника, продолжался десять минут, затем погас, опять появился и, наконец, исчез окончательно…
— Вероятно, это было северное сияние, — высказал свой догадку Шнейдер.
— Так именно объяснял это явление и сам Груитуизен.
Шарп передохнул немного, затем продолжал:
— А Трувело?! Трувело также констатировал изменения на поверхности Луны, именно, в кратере Эвдокса, который виден вон там. 20 февраля 1877 года, наблюдая этот кратер, он был крайне удивлён, заметив внутри последнего что-то вроде прямой, узкой стены, пересекавшей дно кратера пополам. Эта стена, не обозначенная на картах, тянулась от востока к западу и была очень высока, судя по тени, которую бросала на север… Почти ровно через год Трувело вновь наблюдал тот же кратер, но, к удивлению, не нашёл и следа стены…
— И с тех пор?
— Он напрасно искал ее, даже в момент тех же фаз и при тех же условиях освещения.
— Это любопытно! Значит, она обвалилась?
— Она исчезла без следа, говорю тебе.
— Так, может быть, сотрясение ночвы…
— В таком случае, — вскричал Шарп, — зачем же утверждать, что Луна мертва? Разве в мертвых мирах бывают сотрясения?
Шнейдер молчал.
— Да говори, чёрт тебя возьми! — грубо вскричал астроном, рассерженный молчанием своего спутника. — Нем ты что ли, как рыба? Что ты думаешь об этом?
— Я думаю… я думаю, — заторопился Шнейдер, — как и вы, профессор, что осмеливающиеся считать Луну мертвой — круглые дураки.
Эти слова, казалось, успокоили Шарпа.
— Ну, — начал он более мягким тоном, — если ты хочешь иметь новое доказательство присутствия на Луне жизни, то взгляни, какой зеленоватый оттенок имеет море Ясности. Что это по-твоему?
— Гм! — пробормотал Шнейдер, опасаясь неудачным ответом раздражить своего спутника. — Не смею утверждать наверное, но мне кажется, что это — лес.
— Вот видишь! — с торжествующим видом воскликнул Шарп. — Конечно, это лес… Я вполне согласен в этом отношении с Клейном, который приписывает зеленый цвет моря Ясности густому растительному ковру, состоящему из неизвестных растений, а полосу, разделяющую это "море" пополам, считает пустынным и бесплодным поясом.
ГЛАВА ХL
Мысли Шнейдера. — Бриллиантовые копи на поверхности Луны. — Тревога препаратора и гнев Шарпа. — Вопрос о возвращении на Землю. — Последние часы путешествия. — Чудная картина — Окончательные приготовления. — Страшный момент. — Катастрофа.
Пока Теодор Шарп разбирался в селенографических теориях, его спутник предавался мыслям гораздо более практического характера. Для Шнейдера ученая цель их путешествия имела второстепенное значение. Конечно, стены кратера Эвдокса или растительность моря Ясности и в его глазах не были лишены известной степени интереса, но ещё интереснее для практичного немца был вопрос о бриллиантовых конях, открытых на поверхности Луны спектроскопом. И препаратор невольно замечтался о тех неисчислимых сокровищах, к которым он с каждым мгновением подвигался всё ближе и ближе…
— О чем это ты так задумался? — спросил своего помощника Шарп, удивлённый его молчанием.
Шнейдер смешался.
— Я… я, профессор, думаю о бриллиантовых копях.
Презрительная улыбка искривила губы учёного.
— Ну, что же?
— Далеко ли они расположены от того места, где мы остановимся?
Шарп взглянул на карту Луны, висевшую на стене вагона.
— Почти в пятистах километров, — отвечал он.
— Пятистах! Да это целое путешествие! — воскликнул препаратор.
— Ну, какое путешествие: всего неделя пути!
— А долго мы пробудем на Луне?
Шарп пожал плечами.
— Это будет зависеть от обстоятельств.
— Но помните, профессор, что у нас осталось очень мало провизии, — проговорил Шнейдер, лицо которого при этом ответе омрачилось тревогой.
— Да будет тебе, трус! — вскричал астроном. — О чем ты беспокоишься? Через десять часов мы будем на месте, и если, как я уверен, на Луне есть растительность, то конечно мы найдем, чем питаться.
Шнейдер покачал головой и задумался. Потом вдруг его лицо снова приняло тревожное выражение.
— А как, профессор, мы выберемся назад на Землю? — спросил он.
Этот вопрос окончательно вывел из себя Шарпа.
— Жалкий, трусливый болван! — закричал он. — Долго ли ты будешь злить меня своим глупым страхом?! Если бы твоя безмозглая голова хоть немного работала, ты понял бы, как смешна твоя трусость! Припомни, что ведь пояс равновесия отстоит далеко не на одну и ту же величину от Земли и Луны: от Земли он лежит на расстоянии 86.856 миль, а от Луны — всего в 9.244 милях. Значит, для обратного пути нам достаточна гораздо меньшая начальная скорость, чем та, какую имело наше ядро, улетая с Земли…
— Ах, да! — с прояснившимся лицом проговорил Шнейдер, привыкший к комплиментам Шарпа.
— Притом надо взять в расчёт и разницу в весе ядра, — продолжал учёный. — Сколько оно весило на Земле?
— Около трёх тысяч кило.
— Ну, а на Луне оно будет весить всего пятьсот, в шесть раз меньше.
— Правда, правда! — подтвердил препаратор, совершенно успокоенный.
— Вы говорите, профессор, что мы будем на Луне часов через десять! — спросил он снова через минуту.
— Уже чрез девять, — отвечал Шарп, вынимая часы.
— Ну, всё равно, я успею еще отдохнуть.
И Шнейдер улегся на диване, шедшем вокруг всего вагона. Через пять минут в вагоне уже послышался его храп. Что касается Шарпа, то он уселся за рабочий стол и принялся за вычисления.
Несколько часов занимался ученый под звучное храпение своего спутника, лишь изредка бросая перо, чтобы взглянуть на инструменты и убедиться в скорости падения ядра, все более и более возраставшей.
Наконец стенные часы пробили восемь. Шнейдер зашевелился на своем диване и открыл глаза.
— Ну, что нового, профессор? — спросил он заспанным голосом.
— Ничего: мы продолжаем падать по законам тяжести.
— А далеко ли Луна?
— Осталось еще две тысячи миль.
Препаратор поспешно вскочил на ноги.
— Только две тысячи? — вскричал он. — Не пора ли нам готовиться к остановке?
С этими словами Шнейдер подошел к одному из окон и открыл его ставень. Не успел он сделать это, как невольный крик вырвался из его груди при виде странного мира, над которым они пролетали.
Действительно, вид был чудесен. Гигантские горы, словно войско великанов, окружали горизонт. Все пространство внутри их цепей было занято громадною равниной зеленоватого цвета, там и сям усеянной маленькими вулканами, цирками и острыми пиками.
Вагон-граната двигался со скоростью почти десяти тысяч километров в час, и потому с каждой минутой величавая панорама развертывалась все шире и шире.
Оба спутника не могли оторвать глаз от окна. Наконец Шарп вынул часы.
