теме новой собаки. Ничто не удерживало меня от того, чтобы довести дело до конца, кроме эгоистичной трусости. Я легонько толкнул его локтем в бок.
– Мы так и не купили тебе подарок на день рождения, Робби. Может, поищем нового Честера?
Я думал, эти слова взбодрят его. Он даже не поднял головы.
– Может быть, папа. Вдруг поможет.
Первый срыв случился, когда мы возвращались из обувного магазина в торговом центре. Мы были в шести кварталах от дома, на окраине нашего тихого района, когда я сбил белку. Особенность белок в том, что они думают, что машина – хищник. Под воздействием естественного отбора они пытаются ускользнуть от преследования кратчайшим путем и в результате врезаются прямо в автомобиль, едущий по улице.
Когда зверек бросился мне под колеса, раздался удар, приглушенный мехом. Робин обернулся и посмотрел на разумное существо, лежащее на дороге позади нас. Я тоже заметил в зеркале заднего вида бугорок на асфальте. Мой сын закричал. В закрытой машине звук стал диким, долгим и леденящим кровь, прежде чем превратился в слово «папа».
Он отстегнул ремень безопасности и открыл пассажирскую дверь. Я тоже закричал и схватил его за левую руку, чтобы он не выскочил из движущейся машины. Я подкатил к карману на обочине жилой улицы. Он все еще выл, пытаясь вырваться из моей хватки и выпрыгнуть. Я держал его, пока он не перестал сопротивляться. Но конец борьбы не был концом его воплей. Он успокоился достаточно, чтобы снова наброситься на меня.
– Ты убил ее! Блин, ты убил ее!
Я сказал ему, что это был несчастный случай, что все произошло слишком быстро, чтобы я вообще мог осознанно среагировать. Я извинился. Все было бессмысленно.
– Ты не притормозил! Ты не… Мама умерла, чтобы не убивать опоссума, а ты даже не убрал ногу с педали газа!
Я попытался погладить его по волосам, но он оттолкнул меня. Повернулся, чтобы выглянуть в заднее окно.
– Робби, – сказал я. Но он не отводил взгляда от холмика на дороге. Я попросил его сказать что-нибудь, рассказать, что он чувствует. Но он закрыл лицо руками. Ничего не оставалось, как завести машину и отправиться домой.
Там он направился прямо в свою комнату. Перед ужином я постучал. Он приоткрыл дверь и спросил, можно ли ему пропустить трапезу. Я сказал, что он может поесть в своей комнате, если хочет. Наполнил миску печеными яблоками, которые он так любил. Но когда я вошел в половине восьмого, миска осталась нетронутой. Он лежал в своей клетчатой пижаме, выключив свет и закинув руки за голову.
– Хочешь планету?
– Нет, спасибо. У меня есть одна.
Я некоторое время сидел в своем кабинете и делал вид, что работаю. Подходящий час для отхода ко сну, казалось, не наставал целую вечность. Я проснулся от кошмара, и крошечная рука сжимала мое запястье. Робин стоял у моей кровати. В темноте я не видел его лица.
– Папа. Я деградирую. Я это чувствую.
Я лежал там, поглупев спросонок. Ему пришлось объяснять.
– Как мышонок, папа. Как Элджернон.
Дни становились короче, а я трудился, пытаясь сохранить интерес Робина к урокам. Ему нравилось, когда я сидел рядом и делал их вместе с ним. Но стоило мне заняться своей работой, как он впадал в транс.
Мы с ним пережили равноденствие и, что еще труднее, праздники. Я солгал семье Али, сказав им, что мы празднуем где-то в другом месте. По обоюдному согласию мы провели неделю сами по себе. Бродили на снегоступах по заснеженным кукурузным полям сразу за городом. Робби сделал украшения для елки из эскизов, вырезанных из его полевых заметок. На Новый год все, чего он хотел – это играть в бесконечные игры на концентрацию с «Певчими птицами Восточной части США», игральными картами, которые подарил мне на Рождество. К восьми он уже спал.
В течение всего января Робби маленькими шажками переходил из цветного мира в черно-белый. В начале февраля я дал ему недельный перерыв в занятиях, ни с того ни с сего. Он нуждался в этом. Снова начал играть в ферму на компьютере после паузы в несколько месяцев. Обижался, когда я говорил сделать перерыв. Еще до конца недели захотел вернуться к своим школьным заданиям. Ему не хватало сосредоточенности, чтобы усидеть больше получаса зараз, но он отчаянно хотел чему-нибудь научиться. Я знал, что мне придется отвести его к врачу, если это продолжился.
– Устрой мне охоту за сокровищами, папа. Какую хочешь.
– Сколько оберточной бумаги у тебя осталось после Вашингтона?
Он скорчил гримасу.
– Не напоминай мне о Вашингтоне. Я втянул тебя в неприятности.
– Робин! Хватит.
– Из-за меня доктора Карриера заставили прекратить эксперименты. И теперь сам видишь, что происходит!
– Это неправда. Я разговаривал с доктором Карриером два дня назад. Есть шанс, что лаборатория скоро заработает.
– Как скоро?
– Я не знаю. Может быть, к лету.
В тот момент мои слова не казались ложью. И они заставили его выпрямиться, он походил на встревоженную луговую собачку. Я бы соврал ему опять.
Мысль об отсрочке как будто придала Робби сил. Воображать, что он снова будет заниматься, было почти так же хорошо, как и делать это по-настоящему. Где-то во Вселенной есть существа, у которых вся жизнь так устроена. Он потеребил шнурки на ботинках, успокоенный своим раскаянием. Потом сказал своим ботинкам:
– У меня еще осталась куча бумаги.
