Он начал осторожно отползать, поглядывая на корне-щупальца, раздувающиеся от новых «семечек». В этот раз процесс выглядел несколько иначе: человеческие тела формировались до того, как вылупиться. Хотя… человеческие ли? Сандро показалось, что он узнаёт странный силуэт в полупрозрачном коконе ближайшего отростка. Ошибиться невозможно, других таких в Галактике нет. Но как поверить собственным глазам, если ты точно знаешь, что…
Всплыла в памяти фраза, оброненная Са-ахом в их последнюю встречу: «Я не почувствовал смерти моего брата…» В отличии от Лорда, Са-ах верит в сказки. Может быть поэтому всегда оказывается прав!
Не только Лорд заметил неправильность. Татуированный продолжал играть в молчанку-немолчанку с Клейном, но его воины таращились на вновь прибывающих, всё сильнее напрягались, отращивали мечи и копья. Сейчас окликнут предводителя и… А у него даже самого завалящего бластера под рукой нет! Ну, нет значит нет.
— За мной должок, касатик, — пробормотал Сандро, нащупывая камень поувесистее. — А Лорд долги всегда возвращает!
Включил фонарь, вскочил и метнул камень он одновременно. Заорал во всё горло:
— Смотрите сюда, твари!
Камень он кинул метко — попал бы в висок татуированному, не отклонись тот в последний миг. В тот самый, когда грудь Сандро пронзили костяные дротики, опрокинули навзничь. Свет корне-щупалец вспыхнул нестерпимо ярко и тут же померк, обернувшись темнотой, рассеять которую не мог никакой фонарь. Но Лорд знал, что поступил правильно: последним, что он услышал, стали вопли сжигаемых заживо паразитов.
Глава 20. Октавиан-Клавдий. Сияние чистого разума
Неправильно было бы сказать, что на обратной стороне Вселенной нет времени и расстояния, но длительность и протяжённость здесь понятия относительные. Относительны сила и масса, скорость и ускорение. Чего действительно здесь нет, так это направления. Чтобы попасть из точки А в точку B, не обязательно понимать, где та находится. Достаточно знать, что она есть, и уметь двигаться к цели. Даже если в правильном релятивистском мире «точка B» предшествует «точке А» во времени.
Октавиан пока ничего не знал об особенностях длительности и протяжённости в мире, где оказался. Однако в том, что сила здесь относительна, он убедился, когда нашёл Старейшину медеанцев, высокопарно именующего себя Спасителем Земной Женщины, и вступил с ним в бой. Или ещё раньше?
Старинную идиому «Стакан наполовину пуст или наполовину полон?» единственный си-гуманоид Галактики мог перефразировать на свой лад: «Октавиан-Клавдий наполовину мёртв или наполовину жив?» Врачи Вырицкого спецгоспиталя для сотрудников Контакт-Центра – внеземлян сотворили чудо, удержав его на грани, за которой нет возврата. Антаресец был не парой сиамских близнецов, не Октавианом и Клавдием, но единой личностью — Октавианом-Клавдием, оперирующей двумя мыслительными аппаратами. Всех тонкостей функционирования его бинарной психики не знал никто, но на счастье, главврачу госпиталя Тодору Джаковичу хватило проницательности отказаться от ампутации «мёртвой головы». Но вернуть сознание антаресца к норме он не смог.
Обе половины Октавиана-Клавдия очнулись одновременно, иначе и быть не могло. Но связь с внешним миром сохранила только «половинка»-Клавдий. Октавиан лишился способности видеть, слышать, ощущать, контролировать своё тело, приборы не регистрировали активности его мозга. Он словно оказался запертым в абсолютно чёрной, непроницаемой ни для какого излучения коробке. Вернее, единственной лазейкой отсюда оставался Клавдий, до которого иногда удавалось достучаться.
Определить, как быстро течёт время внутри коробки и течёт ли оно вообще, Октавиан не мог. Может, он заточён здесь многие годы, или прошло всего несколько секунд с того момента, как последний раз услышал мысленный крик Клавдия: «Окт, где ты?!» Что он мог ответить на это? Он ведь сам не знал, где находится.
Октавиан подозревал, что отныне так будет всегда, пока статус «наполовину мёртв» не сменится на «мёртв стопроцентно». И он отнюдь не был уверен, какой из статусов лучше. Он мог лишь догадываться, что испытывает Клавдий в реальном мире, но подозревал, что тому ещё хуже — он ведь та половина, которая «живой»! Ему так хотелось помочь брату, но как это сделать, он не знал. Пока не услышал отчаянный вопль: «ОКТ, ПОМОГИ!!!»
В это раз кричал не только Клавдий, — казалось, ему вторили миллиарды голосов. И стены коробки-тюрьмы не выдержали. Она лопнула, разлетелась осколками, исчезла. Октавиан открыл глаза. Он прекрасно понимал, что ни глаз, ни вообще тела у него нет, тем не менее сделал это.
Пустота вокруг была вовсе не пустой! Её заполняли бесчисленные клубки нитей, соединяющих всех живых существ во Вселенной. Он мог беспрепятственно проникать сквозь эти клубки и одновременно отслеживать любую нить, видеть существо, в которое она проросла, которое питает её. Грибной мицелий — вот на что это походило. Симбионт, универсальный и вездесущий, как сама жизнь.
Октавиан не был единственным разумным созданием — сознанием, вернее сказать! — в этой изнанке мироздания. Иные не имели здесь ни форм, ни размеров, он фиксировал лишь блики среди клубков мицелия, короткие вспышки там, где они пронзали границу миров. Тот, кто называл себя Спасителем, тоже был здесь… и в то же время — там. Там он убивал дорогих Октавиану-Клавдию людей, готовился убить его самого. Здесь — отдыхал, предаваясь созерцанию. Здесь он не ждал нападения, потому что все иные были его сородичами — предками и потомками. Существо, умеющее жить по обе стороны границы реальности, с полным правом считало себя бессмертным... однако Октавиан-Клавдий отныне тоже жил в двух мирах, и он сородичем этой твари не был.
Бить врага, когда кулаки-кувалды, крепкие колени и пятки существуют исключительно в твоём воображении, чрезвычайно трудно. Но можно — если враг знает, что его бьют. Враг знал. Миг — и он весь оказался здесь, исчезнув из залитой кровью пещеры на туманной планете Медея. Чтобы сподручнее было драться, Спаситель принял облик громадного монстра с бесчисленными клешнями и закованными в костяную броню щупальцами. Октавиан изменять облик не умел. Зато он сделал себя немножко больше. Размером с Бетельгейзе! Почему бы и нет, если в этом мире всё относительно?
Октавиан не мог бы сказать, сколько времени прошло в реальном мире, пока длилась их драка, похожая на битву титанов. Он взламывал панцирь противника, отрывал ему клешни и щупальца быстрее, чем тот успевал их отращивать. Он кромсал, превращал в бесформенное месиво, стирал в порошок и сжигал в звёздном пламени всё новых и новых тварей, возникавших перед ним. Они оба одинаково черпали силы из мира-изнанки, но разница была в том, что Октавиан знал о противнике, о его уязвимостях, сильных и слабых сторонах многое — спасибо дневнику бабушки Ставриди! Клавдий прочёл его, значит, прочёл и Октавиан, ведь они единое целое. А вот противник не знал о си-гуманоиде почти ничего, не мог подобрать нитей мицелия, проросших в него, — иногда полезно быть единственным представителем своего вида! Пусть Клавдий выполняет свою работу на «лицевой стороне» Вселенной, Октавиан свою выполнит здесь. Хорошо выполнит!
В конце концов калейдоскоп монстров исчерпался. Октавиан сжимал в могучих лапищах последнюю ипостась того, кто спустя сотни миллионов лет назовёт себя Спасителем Земной Женщины. Вернее, первую — невзрачное четырёхпалое существо с рыхлой ноздреватой кожей и затянутыми плёнкой глазами на плоской безлобой морде, которую с очень большой натяжкой можно посчитать лицом. Первое существо, засеянное спорами мицелия, а взамен получившее способность управлять всем живым вокруг, в том числе клетками собственного организма.
Существо скулило и молило о пощаде, от его могущества не осталось ничего, и Октавиан мог положить конец бессмертию просто сжав ладонь. Наверное, так будет правильно? Вселенную это не изменит, в ней живут, размножаются и разносят споры миллионы таких существ, помогая мицелию прорастать во всё новые миры. Но с чего-то же надо начинать!
