***
— Антон?
— Что?
Отпустило меня так же внезапно, как накрыло.
— Наш сегодняшний сеанс окончен, спасибо.
— Что это было сейчас?
— Что конкретно вы имеете в виду?
— Наверное, ничего.
— Тогда до следующей встречи.
***
— Слушай, ты, мозгосеря, — спросил я Микульчика, — это вообще насколько обкатанный метод? Не перегорит у меня ничего в тыкве от вашей вирт-терапии?
Доктора я нашёл на крыше — в шезлонге и с бокалом красного. И это, между прочим, в рабочее время!
— А что, есть причины для волнения? — проницательно спросил наш эскулап, глядя на солнце сквозь багровый напиток.
— Ну, так… — уклончиво ответил я. — В какой-то момент, знаешь, довольно неприятно торкнуло.
— В терапии вообще мало приятного, — отметил он. — Как и во всей медицине. Это как аппендикс вырезать — больно, противно, но перитонит хуже.
— Умеешь ты успокоить, да.
***
— Что это было, Нетта?
— Антон, меня там не было.
— Я думал, ты всегда в некотором смысле со мной.
— В очень «некотором». Клиника меня пугает.
— В смысле, «пугает»? Ты же вирп, что тебе сделается?
— А что сделалось с остальными вирпами?
— Их нет.
— Именно.
— Эй, ты же меня не бросишь сейчас?
— Нет, — вздохнула она так натурально, что у меня аж сердце кольнуло. — Ты без меня пропадёшь. Но это так неправильно…
— Да почему неправильно, чёрт меня подери?
— Я костыль. Без меня было бы тяжелее. Но, пока ты опираешься на меня, ты не можешь опереться ни на что другое. Для меня это кошмар логического замыкания — тебе будет очень больно, если меня не станет. Но ты не вернёшься в норму, пока я с тобой.
— В жопу норму, Нетта. В. Жопу. Норму. Норму, где нет тебя. Поняла?
— Поняла, Антон. Давно поняла.
— Ты и дети — лучшее, что у меня есть. В конце концов, вдруг эта ебучая терапия меня вылечит? Буду и с тобой, и нормальный, разве плохо?
Ничего не ответила Нетта. Ну и ладно. Она всё равно классная.
***
— Антон Спиридонович!
— Чего вам, Эдичка?
— Я хотел бы высказать несколько замечаний по поводу нашего с вами взаимодействия.
— Хотите — высказывайте, — равнодушно ответил я и, отодвинув его плечом, пошёл в столовую.
— Но вы меня не слушаете!
— А вы мне хотели высказать? Я думал, тем, кто вас сюда прислал.
И ушёл. А то обед остынет. Удивительно, как время пролетело с этим мозгоклюйством. Казалось, ну что мы там поговорили, а несколько часов как жопой сжевало.
Увы, Эдик, нимало не смущаясь, подсел ко мне за стол. Может, на него суп случайно перевернуть?
— Антон Спиридонович! — сказал он укоризненно. — Это просто несерьёзно!
— Эдичка, — ответил я, глядя в тарелку, — когда я ем, я глух и нем.
Я отметил, что ребята смотрят, как мы сидим рядом, а по их рукам и плечам бегут картинки. Социопсихологи считают, что скин-толк — это полноценный метаязык, который конкурирует с вербальной речью как минимум на равных. Но лично я думаю, что социопсихологи — долбоёбы.
— Вы, я вижу, не спешите включаться в скин-толк-коммуницирование? — отметил Эдик.
Я промолчал, наворачивая суп. Гороховый Тоне особенно удаётся.
— Почему вы лишаете себя такого канала общения с воспитанниками? Вы так много упускаете…
Строгая, но смешная рожица на его предплечье забавно подмигнула мне, но я не проникся.
— Смысл подростковой коммуникации — исключение из неё взрослых, — сказал я, переходя ко второму блюду. — Раньше эту роль исполнял сленг, сейчас — скин-толк. Предпочитаю оставить их наедине друг с другом хотя бы там.
— И вам совсем не интересно?
— Не настолько, чтобы нарушать личное пространство. В интернате его и так очень мало.
— Вы многое упускаете.
— Если кому-то что-то от меня надо, он всегда может подойти и сказать это старым добрым оральным способом. Если не надо — то и лезть не стоит.
— У вас поразительно устарелый педагогический подход. Сказывается отсутствие профильного образования. Вы хотя бы слышали о межгенеративной инклюзии?
— Это когда воспитатель должен садиться на горшок вместе с детишками?
— Вы напрасно обесцениваете эту педагогическую практику. Ликвидация поколенческого разрыва в воспитании, установление горизонтальных коммуникаций, моноуровневое взаимодействие педагога с коллективом…
— Эдичка, — прервал я его, с сожалением отрываясь от волшебно пожаренной картошки. (Тоня — это лучшее, что случилось с «Макаром» за всю историю его столовой.) — Не надо мне втирать вашу «моноуровневую» хуйню. Это дети, лишившиеся родителей. Им в хер не впёрлась ваша инклюзивность. Им нужен кто-то, кто стоит между ними и миром, давая возможность вырасти за своей спиной. Например, старый, злобный Аспид, который ни хрена, разумеется, не в теме, но зато никому не даст их обидеть. Если я начну вести себя с ними «инклюзивно», они сначала решат, что я ёбнулся, а потом — что их снова бросили.
— Антон Спиридонович! — на предплечьях Эдика появились целых две рожицы — одна возмущённая, другая — расстроенная. Они переглядывались и перемигивались, явно недовольные мной.
— Антон Спиридонович, вы, уж простите мою откровенность, дремучий замшелый ретроград. Вы не просто игнорируете обязательные методические рекомендации, вы делаете это с цинизмом!
— Эдичка, — вздохнул я, — «обязательные рекомендации» — это оксюморон. Можно либо рекомендовать, либо обязывать. И вот так в этой вашей
