— Я сам пойду, только скажи дату.
— Не горячись. Мы постараемся. Раз она тебе так дорога… Кто же знал?
— Ты ее видел?
— Я не заглядывал. Бросил, и все.
— А если там никого не было?
— Кто-нибудь да был.
Обнадеживать Тихон не умел.
Мы зашли на газон и укрылись за высокими неухоженными кустами. Нам повезло, что еще не зима и маленькие круглые листочки пока не оборвались. Какой-то мужик понимающе заулыбался. Я ответил красноречивым жестом, мол, ничего не поделаешь, пиво. Проснувшийся Тишка истолковал наш маневр напрямую и, позевывая и ежась от холода, начал расстегивать ремень.
— Правильно, всегда пользуйся любым подходящим случаем, — назидательно проговорил Тихон. — Потом будет некогда.
— Мы что, берем его с собой? — удивился я.
— Нет, бросим по дороге!
Тишка даже ухом не повел — то ли он еще дремал, то ли уже привык к чудному юмору взрослых.
Поразмыслив, я последовал примеру ребенка. Будущее такой возможности могло не предоставить.
Мы шагнули в дыру, и дома моментально обветшали, покрылись какой-то неуловимой пленкой старости, точно запаршивели. На улице заметно потеплело, да и солнце как будто поднялось выше. Тихон настроил синхронизатор на один из летних месяцев, скорее всего на август, и выбрал время около полудня. Две тысячи двадцать шестой.
— Зимы не будет? — обрадовался мальчик.
— Пока мы этого не захотим.
На проспекте народные массы с невиданным энтузиазмом мели тротуары. Среди десятков метел не было двух одинаковых, из чего я сделал вывод, что каждый работник принес свою. В одежде преобладали густые темно-коричневые тона, но на моду это было совсем не похоже. В обуви также наблюдалось странное единообразие: женские модели практически не отличались от мужских и сильно смахивали на допотопные галоши. По обочине полз трясущийся трактор с прицепом, в который сваливали пыльный мусор.
Многие окна семнадцатиэтажек были прикрыты рыжей фанерой, иногда попадались куски наглядной агитации с ничего не значащими фрагментами. На крыше одного из домов шатался, грозясь сорваться вниз, огромный щит с надписью «НЕТ ВОЙНЕ!». Вокруг этого дома никто не убирался.
— До бункера лучше добраться здесь, — сказал Тихон. — В тридцать восьмом по камням будем тащиться неделю, а автобусов там нет.
— За исключением одного, — уточнил я.
— Конь вечно пьет за рулем, мы с такими не водимся, правда, Тишка?
— Я дружу с кем вы, — дипломатично отозвался тот.
Тихон пихнул меня локтем, приглашая посмеяться, но я не смог. Я пытался успокоить себя тем, что его граната взорвется только через двенадцать лет, однако самообман не удавался. Время относительно — это я уяснил давно и крепко.
Дворники были не единственными людьми на улице: вдалеке, заложив руки за спину, прогуливался усатый страж порядка в черной форме; дамы несли крошечные, с претензией на изящество сумочки и полные каких-то предметов сетки; несколько мужчин, не иначе — местных чиновников, важно помахивали угловатыми чемоданчиками. Выглядели чемоданы совсем не опасно. Не так, как те, что привели к власти моложавого полковника Фирсова.
— Подвал находится на площади Свободы. Где она у вас? — осведомился Тихон.
— Скорее у вас, чем у нас.
— В тридцать первом году ее не было.
— В две тысячи шестом — тоже. Приехали…
Мы опросили около десяти человек, но никто из них о такой площади не слышал. Разочаровавшись в трудоспособном поколении, я обратился к дряхлому дедушке, гревшемуся на скамейке, но и он в ответ лишь потряс седыми кудрями. Оставался еще добродушный милиционер, но его тревожить почему-то не хотелось. Все говорило о том, что никакой Свободы, то есть площади ее имени, в Москве не существует и наш вопрос мог быть истолкован как провокация.
— Ты можешь объяснить, где в твоем времени располагался бункер? Что там было до войны?
— По-моему, в центре, — пожал плечами Тихон. — Кажется, банк или библиотека.
— А конкретнее?
— На худой конец, доберемся через паром.
— Ты же его сжег.
— Дорога-то цела. Давай хоть оружие заберем.
Половину станций темно-синей ветки успели переименовать, но «Измайловский парк» остался под прежним названием.
Газеты оказалась такими же бесплатными, как и общественный транспорт, и Тихон, выходя из метро, прихватил толстое издание с крупным портретом над передовицей.
— Увлекаешься политикой? — спросил я.
— Болван, пулемет завернуть, — буркнул он.
Дерево, под которым Тихон спрятал ствол, мы разыскали почти сразу, и я решил, что это добрый знак. Выкопав оружие, мы вернулись на асфальтированную дорожку и присели на крашеных пеньках. Тихон проверил, не высовываются ли из газеты металлические части, и перетянул сверток проволокой. Похоже, с терроризмом в двадцать шестом году дело обстояло неважно, в том смысле, что его, терроризма, не было вообще, поэтому двое нервных мужиков с ребенком и подозрительным пакетом никого не смущали.
— Я вижу, вы не москвичи, — обратилась к нам женщина средних лет.
— Да, приезжие, — ответил я, покрываясь потом. Как человек творческий я быстро нарисовал в воображении спецкамеру и пристрастного следователя с внешностью Левши. — У нас все в порядке, мы уже уходим.
— Не торопитесь, — строго сказала женщина, подтягивая к себе тележку с оцинкованным коробом. — Поскольку вы гости столицы, то непременно должны…
— Сударыня, мы никому ничего не должны, — отчеканил Тихон.
— Я настаиваю, — та даже топнула ногой. — Живыми вам от меня не уйти.
На представителя власти дама не тянула, к тому же она постоянно кривила губы и подмигивала правым глазом. Психическая, обрадовался я.
— Пока не выберете открытки, не отпущу. По штуке на каждого, — ультимативно добавила она.
Я подошел к ящику и перегнулся через заусенчатый бортик. Передвижная торговая точка, каковой оказалась коробка на колесах, была забита фотографиями знакомых с детства достопримечательностей. Чаще попадался Кремль, только звезды на башнях были почему-то темно-синими, в остальном же все выглядело вполне традиционно: МГУ, Большой, Бородинская панорама.
Умиляясь, я не спеша перебирал открытки — на них, цветных и глянцевых, город почти не изменился. Людишки, превращенные объективом в спичечные головки, не играли здесь абсолютно никакой роли. Смешные игрушечные машинки ползли себе по дорогам, в небе поблескивали невидимые самолетики — все это было мелко и несерьезно. Только памятники на снимках оставались значительными и величественными, как, впрочем, и положено памятникам.
Я взял в руки новую карточку и уже собрался положить ее назад — на ней был изображен неизвестный домище, построенный с большим чувством собственного достоинства, но совершенно без вкуса, — как вдруг что-то заставило меня передумать. Я присмотрелся к зданию, особое внимание уделяя окнам. Вид мраморных наличников рождал неуловимый отзвук чего-то пережитого, ощущение того, что однажды к этим гладким поверхностям я уже прикасался.
