ну, старовата немного, но, блин, кто сказал, что шестидесятиоднолетняя женщина не нуждается в капельке внимания?
И все у нас с ней было зашибись, честное слово, зашибись; я переехал к ней на Ноб-хилл, мы с ней гуляли подолгу, в оперу на Бизе ходили, на венгерский гуляш на Жирарделли-сквер, прямо и открыто обсуждали с ней стимуляцию клитора и Панамский канал. И все шло как по маслу, пока как-то ночью мы с ней не увлеклись слишком уж Камасутрой, да так, что ее инфаркт шарахнул, и в результате я снова оказался в свободном плавании, один-одинешенек в житейском океане, в поисках родственной души, что помогла бы мне скрасить одиночество.
Потом как-то так вышло, что я почти без перерыва познакомился с Розалиндой, которая подцепила полиомиелит и отказалась встречаться со мной, потому как до конца жизни осталась в инвалидной коляске; с Нормой, которую ее же собственный папаша укокошил, потому как она черная встречалась со мной белым, а ему не нравилось, что она станет черной домохозяйкой для какого-то беложопого парня, а не первой в мире чернокожей женщиной-трансплантологом; с Шармейн, с которой у нас тоже все было зашибись, пока на нее на стройке, на которой она подрабатывала, чтобы оплатить обучение на архитектора, не уронили с лесов шлакоблок; с Оливией, стюардессой, с которой у нас, даже несмотря на политические разногласия, все тоже было зашибись, пока при посадке в Тусон они не промахнулись мимо посадочной полосы, а Федеральное управление гражданской авиации не прислало мне все, что от нее осталось, в урне, подозрительно смахивавшей на вазу эпохи династии Син; потом были Фернанда, Эрвина и Коринна – все трое плохо кончили, спутавшись с женатым мужчиной; и, наконец, я познакомился с Терезой… будем называть ее Терри, так ей самой больше нравилось, я увидел ее на бегах, мы ставили на одну лошадь, на двухлетка по имени Восход Лео, и подошли к окошку букмекера одновременно, и я ее и спрашиваю, какой у нее, мол, знак зодиака – потому как подслушал, на кого она ставит – а она отвечает, что, мол, Дева, а я и говорю, что тоже Дева, а потом спрашиваю, какой у нее восходящий знак, а она отвечает, что, конечно же, Лев, а я говорю, что у меня тоже, и вот мы с ней уже встречаемся чуть ли не каждый день, и она дарит мне серебряный браслет с моим именем на одной стороне и «ОТ ТЕРРИ С ЛЮБОВЬЮ» на другой, а я дарю ей две нити самого что ни на есть натурального искусственного жемчуга, и у нас уже и дата свадьбы назначена, и объявления напечатаны где-то там, и я знакомлюсь с ее родителями, а она с моими не может, потому как я их уже лет двадцать как не видел, и все у нас зашибись, и вот она едет в Беверли-Хилс приглядеть себе серебряных украшений у Горхема, чего-нибудь простого, но изысканного, а там на тротуаре люк крышкой не прикрыт, и она в него и падает, и ломает позвоночник в одиннадцати местах, а еще шею и обе руки.
И вот моя детка не выходит из комы, и ее девять месяцев держат на искусственном дыхании, а потом ее папаша на четвереньках пробирается к ней в реанимацию и перегрызает шнур питания, чтобы она обрела, наконец, заслуженный покой.
Вот такие дела, вкратце и не очень. И вот он я – потрясенный, сокрушенный, в раздрае, не совсем в себе, раздавленный, расплющенный, мрачный, равнодушный, униженный и оскорбленный, оставленный на обочине жизни. И что ты на это скажешь?
И смотрит на меня.
А я на него.
– Уффф, – фыркает он. – Вот и жди от людей капельку сострадания!
И уходит, пересекает Ла-Бри, сворачивает налево, на Мелроуз, и исчезает за углом.
А я так и застыл, глядя на место, где он только что стоял, когда возвращается, обслужив сутенера и его команду, Майкл. Времени-то всего три минуты прошло, от силы три с четвертью.
– И что тут у вас? – интересуется он.
Я не без усилия вспоминаю, на чем мы прервались.
– С другой стороны, – говорю я, – встречаются парни, с которыми женщинам чертовски решительно – не везет.
Майкл удовлетворенно кивает и протягивает мне франкфуртер. С капелькой горчицы. Истинное наслаждение.
…так что или писатель избегает писать все, что хоть капельку может задеть и оскорбить кого-либо, или, обходя стороной бессильный либерализм, приходит к истине, согласно которой мы более или менее одинаковы – мужчины и женщины, черные и белые, старые и молодые, красивые и уродливые. Почти одинаковы в том, что касается человеческих эмоций, потребностей, побуждений и недостатков.
Предисловие к «ОДИНОКИЕ ЖЕНЩИНЫ КАК СОСУДЫ ВРЕМЕНИ», 1978
На протяжении долгих лет Харлан заработал незаслуженную репутацию писателя, изображающего женщин с самой что ни на есть враждебной, шовинистической точки зрения. Подобную репутацию можно связать с не менее несправедливыми спекуляциями на тему его личной жизни, хотя дотошный анализ его рассказов, даже ранних, выявит не больше антифеминистической предвзятости, чем вы нашли бы почти у любого другого писателя того времени – а скорее, даже меньше.
Заостряя внимание на отношениях между мужчиной и женщиной, Харлан порой разбирается с аспектами страха, что, вообще-то, не совсем привычно ожидать от представителя мужского пола. Однако, как видно, страх во всех своих проявлениях вообще является одной из главных тем его литературного творчества, и его даже должно считать отважным писателем, ибо мало кто изучал его так старательно, как он.
Так что приглядитесь к женщинам пристальнее. Сможете ли вы отыскать симпатичное вам изображение хоть одной, наслаждающейся ролью угнетенной самки? Или той, что тешит себя унижением мужчины, потому что считает это женской прерогативой?
Каждый из отобранных для этого раздела рассказов касается секса и сексуальной привлекательности, но эта общность темы далеко не так интересна, как то, что отличает эти рассказы друг от друга. Да, все эти рассказы написаны мужчиной, но написаны не только для мужчин – ну, и не только для женщин. Он написал их, чтобы напомнить нам о том, что мы, вообще-то, знаем и так: что секс может стать тюрьмой, а может стать раем.
Если кто-то получает то, чего хотел, как оценивать истинную цену этого удовлетворения? «Последний день жизни хорошей женщины» (1958) – рассказ о конце света и о мужчине, который, зная о надвигающемся апокалипсисе, ищет сексуального удовлетворения с женщиной. Харлан преподносит рассказ, как попытку сказать, что все в мире относительно, и даже тщательно прописанная американская среда того времени не в
