– Сколько нас было у доктора?
– Семеро. Считая меня.
– Как нас звали?
– По имени я знал только троих. Они и спаслись. Ты, я и Аск.
– Значит, эту заразу по всему миру действительно разнесли мы?
Я все еще не верил.
– Нет. Только Аск, – сказала Баркова. – Но сам Аск ничего не знал. Нас не ставили в известность о сути проводимых над нами экспериментов. У доктора Лестера Керкстона имелась широко разветвленная программа, мы ничего о ней не знали и знать не могли. Те, кто спасся одиннадцатого сентября, ушли, затаились. Я многие десятилетия ничего не слышала… не слышал… ни о тебе, ни об Аске… Пока не попал в Китай, где вирус уже работал. Именно там, проследив прихотливо запутанную линию вспышек болезни, я поняла… понял… что это Аск разносил смерть…
– А потом?
– В 2078 году Аск появился в Урумчи.
– Значит, это его сожгли в том гнусном отеле?
– Пытались. Но у них не получилось. В то время сотрудники службы Биобезопасности еще не знали, что струльдбруга надо сжигать полностью, а пепел рассеивать на больших территориях. Страдания – это еще не смерть. Страдания – это вообще не смерть, Ладли. Аска убили несколько позже. Некий охотник по имени Бо Юй. Слышал?
Еще бы! Это Бо Юй учил: если хозяин режет курицу, внутренности он должен отдать рабочему. А если рабочий поймал рыбу, то должен пригласить хозяина на ужин. Каждый делится с каждым.
Все во мне протестовало.
Я не хотел верить в то, что дряхлая старуха в темных одеяниях, с водянистыми глазами, была Грифом – моим прекрасным и смелым другом, вытащившим меня из огненного ада разваливающейся Южной башни.
– Ты еще не растерял свой дар? Ты еще умеешь считывать информацию?
Это было уже серьезно. Никто, кроме Грифа, не знал о моем даре психометриста.
– Значит, ты специально подкинула… подкинул… те перчатки в ресторане «Ду»?
– Конечно, Ладли. – Она еще раз назвала мое имя. – И если ты, правда, еще не растерял умение…
Она извлекла из кармана мятую тряпку и бросила на стол.
Не знаю, где она хранила тряпку все это время. На меня сразу дохнуло ужасом, кровью – застоявшимся запахом лаборатории. Я узнал тряпку. Это был нашейный платок Грифа.
Старуха кивнула:
– Да, это мой платок.
Аэропорты… Самолеты… Космические челноки…
Бесконечное бегство… Случайные женщины… Мертвая застоявшаяся тоска…
Много боли… Очень много… Даже для бессмертного человека… Доисторические наслоения нашейного платка меня убивали… Клиника… Сложнейшие мучительные операции… Теперь я знал, почему старуха Анна Радлова не может отмыться от этой мерзкой лекарственной химии…
Пустышки рядом с нею улыбались.
Ах, Урумчи! Тяжкие сны. Отчаяние.
* * *
«Где ты, Бо Юй, когда так нужен народу?»
* * *
– Я сменил пол. Кто бы стал искать женщину, правда? К тому времени о подопытных доктора Лестера Керкстона знали уже много. Служба Биобезопасности утверждала, что все сумевшие спастись струльдбруги были мужчинами. Меня искали, не могли искать. Но мне повезло, Ладли. Нож хирурга, менявшего мою внешность, каким-то образом включил механизм старения…
Старуха подняла на меня взгляд:
– Теперь я разрушаюсь…
Наступила тишина. Пустышки смотрели на старуху с благоговением.
– Видишь эти морщины? – Анна Радлова улыбнулась, и вокруг ее рта с веселой мрачностью побежали десятки глубоких морщинок. – Они появились недавно. Буквально в последние месяцы. Это конец. Мы с тобой никогда не были разносчиками вирусов, но сотрудников службы Биобезопасности в этом не убедишь. Для них все струльдбруги остаются одинаково опасными. К тому же почти полтора века всему населению планеты вколачивают в головы ту мысль, что болезнь Керкстона исчезнет только с последним струльдбругом.
Я молча кивнул.
Старуха продолжила:
– Общество меняется в результате конфликтов. Так всегда было. Считается, что мы с тобой активно участвовали в тех страшных событиях, что потрясли мир. Кто может знать, кроме нас, как все обстояло на самом деле? Инерция преследования столь велика, что нас все равно убьют. Только сообщение о смерти последнего стульдбруга позволит обществу успокоиться. Может, убьют не нас. Не важно. Так уже бывало. Но они могут добраться до тебя. Понимаешь? До тебя, Ладли. Ты последний.
– Но можно спрятаться. Мы можем прятаться вместе.
– Теперь нет. Ты же видишь, какой… каким… я стал… Я – Инь. Я теперь темное женское начало. А ты – Янь. Ты весна и лето. Ужасно оставаться одному, правда? Но смена сезонов обуславливает развитие жизни.
– К чему ты это?
– Однажды я уже спас тебе жизнь.
– Это было так давно, но это так. Так было.
– Мне кажется, что я еще раз могу спасти тебя.
– Но кто меня вычислил? – не выдержал я. – Как это получилось?
Анна Радлова подняла глаза.
– Ли Хунчжи и Фэй чисто теоретически вычислили предполагаемое местоположение последнего струльдбруга. Они глубоко убеждены, что на свете остался всего один такой урод. Считается, что все остальные убиты. Они уверены, что последний струльдбруг находится в Хатанге, понимаешь? Иногда обществу подкидывают успокаивающие картинки, как было с тем утопленником, но серьезные сотрудники службы Биобезопасности убеждены, что в мире остался только один.
– Но нас двое!
Она посмотрела на меня, как на дурака.
– В последние годы никаких вспышек эпидемии вне границ Сибирской автономии не наблюдалось. Разве не ясно, что последний струльдбруг прячется где-то здесь? Не слушай официальных комментаторов, Ладли, им ни в одном веке нельзя было доверять. Периметр Сибирской автономии окружен китайскими и русскими войсками, но они там стоят не ради вторжения, которого ждут. Их дело – никого не выпустить.
– А тайные дома встреч, эти дот-комы?
– Всего лишь офисы Биобезопасности.
– Но если Фэй и Ли Хунчжи считают, что в мире остался только один струльдбруг, то кто из нас… Ты или я?.. Кто на подозрении?
Старуха смахнула пальцем выступившую от напряжения слезу:
– Ты официальный наблюдатель Евросоюза. Ты до сих пор выглядишь молодым. По крайней мере, внешне. У тебя солидная швейцарская банковская карта. Ты проверен разными способами множество раз. Ты умен, наверное, поэтому на самые разные приманки и ухищрения службы Биобезопасности ты почти всегда реагировал как отменный дурак. Ну? Можно ли тебя считать струльдбругом?
* * *
«Между нами лежат бессчетные тысячи ли, и каждый из нас у самого края небес».
* * *
Что-то в глазах старухи неуловимо изменилось.
