же лавке, поставил на полку ларчик с остатками порошка, прикрыв его сверху одеждой, вымел красный песок. Машину я замаскировал: загнал в овражек так, что крыша еле виднелась, и закидал сверху сухим кустарником, а после песком. И запомнил место, чтобы найти его самому, когда придет время.
Несколько дней я просто бродил по пустыне и думал. Пришел туда, где погиб отец, ничуть не опасаясь кружащих надо мной птиц: пусть и меня убьют. Перебирал события моего времени перемен, спрашивая себя: «Этого ты хотел? Это надеялся осуществить? Ты доволен?» Вспоминал все свои сеансы, от первого со Швейцем до последнего с Халум, и спрашивал себя: «К добру ли это было? Не совершил ли ты ошибок, которых мог избежать? Приобрел ты что-то в итоге или, наоборот, потерял?» Ответ был всегда одинаковым: я приобрел больше, чем потерял, хотя мои потери были ужасны. А к заблуждениям я мог отнести только неверную тактику, но не саму идею. Если б я оставался с Халум, пока ее терзали сомнения, она не поддалась бы стыду, который стоил ей жизни. Если бы был откровеннее с Ноимом – если бы остался в Маннеране и встретился с врагами лицом к лицу – если бы, если бы, если бы… И все же я не жалел, что стал другим человеком, – жалел лишь, что так и не совершил свою духовную революцию. Моя убежденность в неверности Завета и нашего образа жизни ничуть не поколебалась. Нет, не нашего. Вашего. В том, что Халум решилась покончить с собой после двух часов любви и открытости, виновен только Завет.
В конце концов – не так уж давно – я начал писать книгу, которую вы читаете. Беглость собственного пера удивила меня, боюсь, она порой граничит с бойкостью, хотя поначалу мне приходилось трудно с непривычной грамматикой. Я, Киннал Даривал, хочу рассказать о себе – так начал я свои мемуары. Был ли я верен своему замыслу? Не скрыл ли чего? День за днем мое перо скребло по бумаге, и я открывался вам, не делая никаких поправок. В этой парилке я обнажился дальше некуда. Все это время у меня не было никаких контактов с внешним миром – я лишь догадываюсь, возможно ошибочно, что агенты Стиррона прочесывают Выжженные Низины, разыскивая меня. Думаю также, что у всех перевалов, ведущих в Саллу, Глен и Маннеран, выставлены посты, возможно, охраняются и западные перевалы, и Струанский Проход – на случай, если я вздумаю пробраться через Мокрые Низины к Сумарскому заливу. Пока что удача была на моей стороне, но скоро меня найдут. Что делать? Ждать, когда меня схватят, или попытаться найти свободный проход? Этой толстой рукописью я дорожу больше, чем жизнью. Если вы когда-нибудь прочтете ее, если увидите, как я блуждал и спотыкался в поисках самого себя, если воспримете все импульсы моего сознания – значит, я не зря писал эту автобиографию, эту повесть о себе, уникальную в истории Велады-Бортен. Если меня возьмут, Стиррон велит сжечь мою книгу.
Значит, надо двигаться дальше.
Что за шум? Кажется, двигатель?
Ко мне по красной равнине быстро едет машина. Меня обнаружили. Все пропало. Хорошо хоть до этого места успел дописать.
71
Пять дней прошло с этой последней записи, а я все еще здесь. Это была машина Ноима. Он приезжал не арестовать меня, а спасти. Осторожно подкрался к хижине, боясь, что я буду стрелять, и позвал меня. Я вышел. Он хотел улыбнуться, но у него не вышло.
– Так и думал, что ты где-то здесь. Рогатые птицы до сих пор не оставляют тебя в покое, не так ли?
– Что тебе надо?
– Патрули Стиррона ищут тебя, Киннал. Тебя проследили до Саллийских Врат. Они знают, что ты в Выжженных Низинах. Если б Стиррон знал тебя так же хорошо, как твой названый брат, он уже нагрянул бы сюда с войском. Вместо этого они ищут на юге, полагая, что ты будешь пробираться к Сумарскому заливу через Мокрые Низины, чтобы отплыть в Сумару-Бортен. Но когда они поймут, что тебя там не было, начнут искать здесь.
– И что потом?
– Тебя арестуют. Будут судить. Посадят в тюрьму или казнят. Стиррон считает тебя самым опасным человеком в Веладе-Бортен.
– Такой я и есть.
– Садись, – Ноим показал на машину. – Прорвемся в Западную Саллу, поедем к Ойну. Там будет ждать герцог Сумарский с лодкой. К следующему месяцу будешь в Сумаре-Бортен.
– Почему ты помогаешь мне, Ноим? Я же знаю, как ты меня ненавидишь.
– Нет в нем ненависти, Киннал. Одно только горе. Он все еще… – Ноим помолчал и с усилием выговорил: – Я все еще твой названый брат и клялся во всем тебе помогать. Разве я могу допустить, чтобы Стиррон травил тебя, как дикого зверя? Поехали. Я тебя вывезу.
– Нет.
– Как это нет?
– Нас возьмут. Тебя тоже, как пособника. Стиррон заберет твои земли, лишит тебя всех прав. Не нужно приносить эту бесполезную жертву.
– Я приехал за тобой в Выжженные Низины и не собираюсь возращаться пустым.
– Не будем спорить. Что за жизнь меня ждет, даже если удастся бежать? Скрываться в джунглях Сумары-Бортен среди людей, говорящих на чужом языке, чужих во всех отношениях? Нет уж. Надоело быть изгнанником. Пусть Стиррон меня забирает.
Уговорить Ноима было нелегкой задачей. Мы стояли на полуденной жаре и яростно спорили. Он был полон решимости совершить свой геройский подвиг, зная почти наверняка, что нас обоих поймают. Им двигало чувство долга, а не любовь – я видел, что он так и не простил мне гибели Халум. Недоставало еще, чтобы и его судьба была у меня на совести. Я так ему и сказал: ты поступил благородно, приехав сюда, но я с тобой не поеду. Он начал уступать, лишь когда я поклялся, что попытаюсь все же спастись. Я обещал двинуться к западным горам; если доберусь до Велиса или Трейша, найду способ его известить, чтобы он больше за меня не боялся.
– Вот что ты можешь для меня сделать, – сказал я потом и вынес из хижины рукопись, красные строчки на серой шершавой бумаге. Здесь он найдет всю мою историю, сказал я, всего меня, отчет обо всех событиях, приведших меня в Выжженные Низины. Я просил его воздержаться от всяких суждений, пока он не прочтет всю рукопись до конца. – Здесь ты найдешь то, вызовет в тебе ужас и отвращение, – предупредил я, – но также и то, что откроет тебе и глаза, и душу. Прочти это, Ноим. Прочти внимательно. И подумай. – Сказав
