подальше отсюда. Все у тебя хорошо будет, еще и довольной останешься. Пойми, каждому свое: каэру – каэрина, селянину – селянка. А я каэр почти что. Не реви, говорю! Я не изменю решения! Лучше и впрямь ветчины принеси. Я все-таки съезжу сегодня за родителями, так что мне надо подкрепиться.
Несмотря на страшный удар, нанесенный мужем, Астрид послушно поднялась из-за стола и стала сновать по кухне, стараясь не плакать больше. Она собрала Тейгу обед, поручила слуге подготовить для него другую лошадь, и когда муж уехал, стала молиться богине Мире и надеяться на родителей. Они не позволят Тейгу развестись с ней – не по-божески ведь!
Так и оказалось. Вернувшиеся к ночи Вассы – родители и сын – кипели от злости. Отец был против развода, да и мать тоже – такая тень на их имя! Однако Тейг стоял на своем и заявил в итоге, что даже без отцовского согласия разведется, и следующим же утром уехал.
Астрид же вела себя тихонько, как мышка, и даже не пыталась уговорить мужа. Весь день после отъезда Тейга она просидела у себя в комнате, тихо плача и размышляя о своей дальнейшей судьбе, и лишь ночью, когда все в доме заснули, она вышла. Взяв с кухни горшочек с настойкой трав, которую свекровь пьет, добавляя в другое питье по капельке, чтобы лучше спать, она выпила все залпом, зная, что после такого уже никогда не проснется.
Раз Тейгу нужна другая жена, изящная и умная, как каэрина, то Астрид его освободит… и не понадобится никакой развод.
— Пей! Пей, дура несчастная!
Чья-то жесткая рука крепко вцепилась в мой подбородок; зубы стукнулись о кружку. Рот заполнила вода, и я глотнула машинально, но после первого же глотка пить мне расхотелось, и дальше я уже давилась и фыркала.
— Отворачивается она! Пей, дрянь! Пей!
И снова жесткая ручища, и снова вода – а я и пошевелиться толком не могу. Одно хорошо: пытка отпаиванием кончилась довольно скоро. Только когда от меня отошли, я услышала еще один голос, на этот раз успокаивающий:
— Не переживай, Пегги, это не твой грех.
— Паршивка! Руки на себя наложить вздумала! В моем доме!
— Выживет, — неуверенно произнес кто-то. — Вся гадость уже вышла из нее, да и отравы на такую кобылу надо поболе, чем она выпила.
— Гадина!
Это кто вообще такие? Чего они на меня орут? Я попробовала раскрыть глаза, чтобы посмотреть на хамок, но мои веки как будто склеились. И в целом кошмарное состояние: голова ватная, в ушах трещит, а живот будто вот-вот лопнет. Что со мной? Где я? Напрягшись, я вспомнила, маршрутку, удар... Черт, я попала в аварию! И сейчас, скорее всего, в больнице, где меня отпаивают водой медсестры-хабалки.
Надо, кстати, поставить их на место. Только вот ни подняться, ни тем более отчитать их я не смогла – тело не слушалось. А если у меня серьезная травма? Что, если я парализована? От ужаса я даже дышать перестала, и медсестры склонились передо мной снова.
Хоп! – мне зарядили крепкую пощечину. Я дернулась, раскрыла глаза, почувствовала, как двинулась нога, и обрадовалась – не парализована! Взгляд прояснился, и я увидела перед собой два немолодых женских лица: испуганно-злое и испуганно-удивленное. Я почему-то узнала этих женщин. Злая – Пегги Васс, а удивленная – Рябая Уна.
— Что, бесстыдница? — выплюнула Пегги. — Оклемалась? Я перед тобой весь день и всю ночь просидела, вытаскивала с того света! Обгадила мне тут все! Чего добивалась, спрашивается? Мы столько добра для тебя сделали, и вот чем ты нам отплатила?!
Что за чертовщина такая?!
— Стонешь? — прошипела Пегги. — Уж я тебе потом задам! Уна, не своди с нее глаз! Сама я засыпаю на ходу. Хоть с часок поспать бы.
— Да-да, иди, я пригляжу за ней.
— Спасибо, милочка! Я в долгу не останусь.
— Да что ты, я по-соседски всегда рада помочь, тем более такое дело… Хоть бы все утряслось! Пусть Мира Милостивая поможет! Энхолэш!
— Энхолэш!
«Энхолэш» у них – что-то вроде нашего «аминь», а Мира – главная женская богиня в пантеоне богов. И почему я это знаю? Я решила не мучить себя размышлениями о бреде, который вижу и слышу, и быстро заснула – или отключилась. Но и когда очнулась, увидела ту же чужую комнату и спящую сидя на сундуке тощую женщину неопределенного возраста с лицом в следах от акне.
На лоб мне упала прядь золотистых волос, и я подняла руку, чтобы убрать прядку с лица. Это не мои волосы! Не мои пальцы! Не мое тело! Краткий миг паники ослепил меня, и я резко встала с кровати – то есть попробовала встать. Весьма солидный вес тела и невероятная слабость сразу вернули меня обратно в горизонтальное положение; кровать душераздирающе скрипнула.
Женщина на сундуке вздрогнула, проснулась и уставилась на меня.
— Пить хочешь? — спросила она хрипло после недолгого разглядывания.
— Ага, — так же хрипло ответила я.
Уна – так ее зовут, и я не могу себе объяснять, откуда это знаю – поднялась с сундука, почесала бок и вышла. Вскоре она вернулась с кружкой и помогла мне попить некой сладковатой жидкости; я выпила все, жадно облизнула губы и посмотрела на «свой» солидный живот, крупные тяжелые ноги…
— Этот отвар поставит тебя на ноги, — пояснила Уна, считающаяся в деревне знахаркой, и, глядя в мое, мягко говоря, удивленное лицо, протянула: — Эх, Астрид, что же ты натворила?
У меня и раньше были долгие красочные сны с подробностями, но все же это были сны, тогда как сейчас полное ощущение реальности. Я вспомнила маршрутку, удар, темноту, и на ум пришли эзотерические бредни о переселении душ и других мирах…
Уна, не дождавшись от меня ответа, заговорила о том, что скоро должен вернуться Тейг и что он сильно разозлится, узнав, что тут без него случилось. Я помалкивала; Тейг и его злоба интересовали меня меньше всего. А вот то, что я уже так давно и так ярко пребываю во сне – это напрягает. Да и сон ли это? У предметов нет искажений, я дышу, мое сердце бьется, а кожа влажна от пота, не говоря уже о слабости, дрожи в ногах и руках и резях в желудке. Слишком уж естественные, правильные и
