Карл начистил мне много крепких оранжевых морковок и сочных больших луковиц. Их я нарубила мелко, звонко стуча огромным ножом по потемневшей дубовой разделочной доске.
На жарком огне, в кипящем масле, притушила лук с морковкой так, что все стало золотисто-коричневым, а от масла поплыл приятный аромат жареных овощей. Кашу с грибами выложила туда, в котел, к кипящим в масле луку и морковке, и как следует перемешала.
Карл, то и дело сующий любопытный нос на кухню, получил миску этой каши и принялся уплетать ее, словно ничего вкуснее в жизни не ел.
— Не знал, что обычна каша такая вкусна бывает! — постанывая от удовольствия, он облизывал ложку. А я только посмеивалась.
— Подожди! Вечером ты не поверишь, что «такими вкусными» бывают обычные гуси! — пообещала я.
Яблоки я нарезала дольками, вычистив предварительно косточки. А отмытый в горячей воде чернослив в глубокой кастрюле залила коньяком.
— Дубровский увидит, и его кондратий хватит от такого расточительного вандализма! — заметила я про себя, принюхиваясь к аромату спиртного. — Ну, начинка готова! Через полчасика нафаршируем наших красавцев-гусей, и в печь! Как раз управимся к ужину.
***
К нужному времени я нафаршировала гусей начинками — кашей, яблоками и сладкими сочными ягодами чернослива, моченым в коньке.
Сколола гусям кожу тонкими деревянными щепками, чтоб начинка из них не вываливалась, и рядком уложила на огромном противне. Его, думаю, мы с трудом всей командой поднимем!
Печь дышала жаром.
Карл, который в свое время намерзся со своим горе-папашей, теперь топил от души, словно желая отогреться и впрок, и за былые времена. Даже не представляю, как он пережил зиму. Все время спал на печке, между котлов и кастрюль?
Таверна же теперь вся была теплая, насквозь пронизанная вкусными запахами кухни, ароматным дымком от щепы, и сладким запахом коньяка.
Даже деревянный пол ее перестал скрипеть и стонать, как древний больной старик.
Все испорченные продукты — сгнившие овощи, каменную муку, источенную червями, и горькое, почерневшее масло, — мы выкинули вон.
Трудолюбивые наши помощницы отмыли кладовку. Вымели весь мусор. Убрали паутину из пыльных углов. Отмыли деревянные полки и выскребли кирпичный пол так, что он стал оранжево-красным.
Теперь-то там действительно можно было хранить продукты.
Туда отправились и крупы, привезенные Якобсом, и те приправы, травы, соусы, что я попросила у шкафа.
Шкафчик ведь был щедр на дары, и все мы использовать не успевали. Зато полки в нашей кладовой теперь были уставлены банками и полотняными мешочками. И там можно было найти и соль, и перец, и муку, и гречу, и даже рис.
Гусей наших, блестящих от масла, мы наконец-то отправили в нагретую печь и плотно задвинули заслонкой.
Там им предстояло долго-долго томиться, исходя вкусным соком и зарумяниваясь до хрустящей корочки, печься до тех пор, пока мясо не станет легко отходить от косточек.
Жаром гусятину прихватило сразу, и по таверне поплыл невероятно вкусный, густой аромат, такой, что я сама слюнями чуть не подавилась.
Карл так и вовсе сидел у печи, вытянув шею, и смотрел на огонь, словно голодный кот.
Такой вкуснятины он не ел уже давно. И казалось, он так и готов был просидеть и прождать угощения все то время, пока гуси будут печься.
— А не подать ли нам сегодня доброго красного вина? — посмеиваясь и вытирая руки о фартук, спросила его я. — Кажется, люди уже привыкли, что у нас в таверне можно оставить намного больше, чем несколько жалких грошей. Так что красное вино к мясу будет в самый раз.
— Можно, — согласился Карл обрадовано. — Тогда уж и танцы закатим до утра! Надо непременно отпраздновать нашу с тобой свободу!
— Айда к шкафчику! — весело скомандовала я.
Шкафчик, казалось, бы рад нас видеть.
Нет, правда.
Дар ведь мог материализовывать продукты вообще в любом месте. И просто из пустоты, на столе. Стоило руку протянуть.
Но мне не хотелось предавать шкафчик, который принес нам столько радости. Он был мне словно боевой товарищ. Да я с ним сроднилась! И привязалась к нему.
Так что если и продолжать пользоваться Даром, то только через шкаф!
— Нам вина, — заговорщически прошептала я в его дверцы, уткнувшись по привычке лбом в его створки. — Хорошего! Красного! Мы сегодня гулять будем всю ночь!
Шкафчик ответил мне знакомым морозным дыханием. В нос ударил характерный запах винного погреба.
Раскрыв дверцы, я обнаружила много-много бутылок из темного стекла, как в погребе. Они были запечатаны пробками, некоторые залиты красным сургучом.
Часть бутылок была новенькой, ну вот только что с конвейера. Даже этикетки еще не наклеены!
А часть была старой, из помутневшего, пыльного стекла. Будто из старого-старого подвала. И этикетки были на этих бутылках старые, блеклые, выцветшие.
— О, вот это улов! — с восторгом прошептала я, рассматривая одну из таких бутылок. — Прекрасное вино… Да оно стоит целое состояние! Интересно, найдется ли ценитель на этот вкус, кроме меня и Дубровского?
На это мне шкафчик ответить не мог.
— Может, и ты хочешь кружечку? — почему-то спросила я.
Ответа я не ждала. Просто шалила; настроение хорошее было.
Но шкаф вдруг снова дохнул холодом, сверкнул светом холодильника сквозь дощатые дверцы.
Я осторожно его приоткрыла, и внутри, на пустой тарелке, обнаружила записку: «Праздник для всех!»
— Справедливо! — весело ответила я.
Я откупорила самую древнюю, самую прекрасную бутылку, щедро плеснула вина в кружку и поставила ее в шкаф.
— Спасибо! — шепнула я ему. — Ты нас просто спас в трудный час! Испекутся гуси — получишь самый вкусный кусочек!
И на этом я отправилась на кухню.
***
На запах из нашей таверны сбегались все наши веселые музыканты, люди, полюбившие шумные праздники.
Зря я переживала, что вкус вина никто не оценит.
Оценили, да еще как!
И музыканты, и Карл!
Предвкушая жареную гусятину, доброго винца выпили и посетители.
Я только успевала откупоривать бутылки одну за другой, разливать по кружкам и разносить по залу!
Когда я в очередной раз выставляла кружки на столы, одна из посетительниц вдруг ухватила меня за руку, и я с удивлением глянула на нее.
— Чего вам? — произнесла я и осеклась.
На меня смотрела и не знакомая, и до боли знакомая женщина!
В этом мире я, Адель, никогда с нею не встречалась. Ни разу не видела ее огненно-рыжих прекрасных волос и белой кожи. Не знала ее тонких и прекрасных черт.
Но вот эти одержимые глаза…
Ох, я бы узнала их из тысяч других! И потеки размытой слезами туши были бы им так кстати!
— Ты!.. — ахнула я, так и плюхнувшись на лавку напротив этой странной и пугающей посетительницы. — Ка… Катька!
Та самая озлобленная девица, что проиграла мне конкурс!
Конкурентка, что переехала меня на машине и оправила сюда, в этот мир!
Ошибки быть не могло, она тоже меня узнала. И теперь разглядывала, кривя в недоброй усмешке красивые губы.
— Вот и встретились, подружка, — произнесла она. — Только не Катька, а Катарина. Не забывай, где мы с тобой сейчас живем. И не ори так! Не то примут за ведьму и поджарят на костре, как вот этого гуся.
— Подружка?! — взвилась я. — Да ты меня на машине переехала! Ты меня убила!
— Так ведь было за что, — все так же недобро усмехаясь и щуря глаза, ответила она. — Ты дорожку мне перешла… в неположенном месте.
— Я выиграла в честном поединке! — отрезала я. — И у тебя ничего не одалживала, чтоб быть обязанной тебе уступить!
— Я так не считаю, — беспечно ответила Катарина. — Могла бы и уступить. Мне всегда все приходится добывать с боем, а тебе все достается на блюдечке.
— На блюдечке?! Хорошо блюдечко! Пока ты развлекалась и бегала на свидания, я вкалывала в кафе, училась у разных поваров, не высыпалась! Я!..
— Не я ж тебя заставляла, — небрежно ответила старая знакомая. — Уж конкурс и ресторан-то ты могла мне уступить? Тебя б все равно взяли хоть куда-нибудь. А мне этот ресторан был вопросом жизни и смерти.
