— И что же ты можешь подсказать нашим учёным, того, что они не знают? — чуть свысока спросил Рамзин.
Я дёрнул плечами.
— Я не говорю, что знаю то, что не знают они. Откуда мне вообще знать, что они знают? Это, наверное, военная тайна? — сказал я, специально рассуждая по-детски.
— Государственная, Евгений, государственная. И вот теперь мы подошли к самому главному. Ты, конечно, подписок не давал. Да и нет тебе ещё соответствующего озраста, чтобы нести ответственность, но ведь ты пионер и книжку про «Мальчиша — Кибальчиша» читал?
Я кивнул.
— Помнишь, как буржуины у него выпытывали военную тайну. Так и ты. Вроде маленький ещё, а уже знаешь такое, что может пользу принести нашей Родины. А то, что для нашей Родины польза, то враги знать не должны. Понятно?
— Понятно. Да, вроде, не выдал я пока военную тайну «проклятым буржуинам».
— Правильное тут слово — «вроде». Не можешь ты знать, насколько твои разработки передовые, — а поэтому, пожалуйста, показывай, если что новое соберёшь. Вот, например, твой кодировщик — памяти — очень продвинутая вещь.
— Так я её никому и не показываю.
— То есть, ты понимаешь, что это технологии продвинутые? А как ты это понимаешь? Ты видел что-нибудь подобное?
— Где бы я видел? — усмехнулся я. — Просто подумалось, как звук запихнуть в радиосхему, и придумал. Вот и всё.
— Вот и всё, — задумчиво произнёс Рамзин. — Понятно. Хотел спросить… Ты почему на вечернюю тренировку не пришёл. Мы тебя ждали.
— Не буду я ходить к вам. Не интересно мне пока что-то специфическое изучать. А спарринговать мне с вами мужиками — себя калечить. Вы сами сказали: блоки, то сё… Мне пока и макивары хватит, что бы силу удара и резкость поставить. Мешки повешу и буду нарабатывать комбинации. Вы про спортивный зал не шутили?
— Шутили, конечно, — ответил Рамзин. — Кто нам позволит?
— А кто вам запретит? — спросил я удивлённо. — Эти помещения нигде не учтённые. Скорее всего это был общий с кафетерием зал. Сейчас он им точно не нужен. Да и мне, собственно.
Рамзин покрутил головой.
— У настаак нельзя. Нужно делать всё по закону. Верхние помещения отойдут жилфонду, а нижние — тресту ресторанов и кафе.
Я скривился, пожал плечами, но промолчал. За верхние две комнаты меня душила жаба.
— Там и канализации нет, — пробормотал я.
Рамзин улыбнулся.
— Есть возможность оставить эти комнаты у тебя, Евгений. Если у нас получится убедить руководство в необходимости проведения эксперимента.
— Надо мной эксперимента?
— С тобой эксперимента. Во-первых, оставаться тебе в шестом классе опасно. Вернее, шестой класс ты кое как ещё дотянешь, а вот в седьмой класс идти тебе, Евгений, наверное, не придётся. По темпам роста и взросления идти тебе надо будет класс в десятый.
— Вы серьёзно? — удивился я.
— Ну, или в девятый… Если не вытянешь по знаниям. Будешь второгодником, — улыбнулся Рамзин.
— Не хочу я быть второгодником, — возмутился я в бешенном темпе прокручивая, что мне лично даёт такой резкий «скачок» во взрослую жизнь. Вместо седьмого класса в десятый. Ничего себе прыжок!
— А мои одноклассники? Не удивятся?
— Можно сказать всем, что ты после долгой болезни отстал и этот год навёрстывал упущенное. Тогда всем станет твоё упорство в учёбе. Только руководство школы будет в курсе того, что ты перескакиваешь, но придётся сдавать экстерном. Вытянешь?
— Хе-хе! — покачал я головой. — Значит вы у меня воруете три года детства и сразу подводите меня под уголовный кодекс.
Рамзин посмотрел мне в глаза и пожал плечами.
— А как по-другому? По-другому не получается, Евгений. Нельзя тебе с таким умищем и… Э-э-э…
— С таким счастьем и на свободе? — хохотнул я. — Да-а-а… И в чём будет выражаться наш эксперимент?
— Не уполномочен пока говорить, но просто мы берём под контроль твоё умственное и физическое развитие. Медициной займутся медики ДВОРАН, психолог будет наш, спорт инструкторы — наши. Если ты согласен, я докладываю наверх и мы намечаем цели и задачи, составляем план. Одно скажу. В рамках этого плана ты должен победить на чемпионате мира по боксу в семьдесят восьмом году.
— А что не в семьдесят четвёртом? — пошутил я.
— Маловат для него ты, — серьёзно сказал Рамзин. — Сам говоришь: блоки, то-сё… Вот прокатишься в по Союзу по юношеским турнирам, там видно будет.
— А если я не хочу? — спросил я, с интересом и улыбкой глядя на Рамзина.
— Что не хочешь? — удивился Рамзин.
— Не хочу «кататься» по Союзу. Не хочу становиться чемпионом мира. Ни по самбо, ни по боксу, ни по карате. Мне с радиодеталями интересно ковыряться, на гитаре играть. А спорт это… Я же сказал… Мне захотелось сильным стать, но не сильнее всех и не чемпионом мира. Мне не нравиться кого-то бить. Ловко двигаться нравится, обыгрывать на ринге или на ковре, нравится, но не становиться чемпионом.
— Так одно другому разве мешает? — удивлённо спросил Рамзин. — Играй на ринге и выигрывай. Это же любительский бокс, а не профессиональный.
— Не смогу я. Играть это одно, а сражаться это совсем другое.
— Боишься?
Я помолчал, обдумывая, что сказать.
— Сказать, что не боюсь, не могу. Боюсь, конечно, но дело не в боязни. Дело в нежелании. Мне не интересно и я не вижу в этом смысла. Ну что мне может дать победа на чемпионате мира? Кроме потери здоровья…
Рамзин хмыкнул и недовольно покрутил головой.
— А тебе обязательно нужна выгода? А интересы страны? Престиж? Олимпиада? По-моему начистить физиономию какому-нибудь американцу — это весело! Нет? Это как рыцарские поединки! Без войны победа это тоже престиж. Ежегодно проходят матчи СССР — США. Разве победить американцев не интересно?
Я покрутил головой и слегка поморщился.
— Не интересно. Да и профанация этот ваш матч СССР — США. Также, как и Олимпийские игры. Это любители. Вот если бы в этих соревнованиях участвовали профессионалы, тогда другое дело… Как можно получать удовольствие от того, что ты стал чемпионом мира среди, э-э-э, дворовых команд? И знать, что есть кто-то, кто, скорее всего, сильнее тебя? И главное, — не смочь с ним посостязаться. Потому, что нельзя любителям драться с профессионалами. Кто это придумал, знаете?
— Кто? — удивлённо глядя на меня спросил Рамзин.
— Странно, что вы не знаете. Любительский бокс придумали английские аристократы. Им, видите ли, неуместно было получать по мордасам от плебса. Разделение по происхождению, вот, что такое — этот ваш любительский бокс. Классовая несправедливость.
— Интересно ты рассуждаешь. Значит, ты считаешь, что у нас, в стране рабочих и крестьян, должен был получить развитие профессиональный спорт?
— Да, ничего я не считаю. — отмахнулся я запальчиво и продолжил в том же тоне. — Для нашего государства спорт — здоровье народа и у нас спорт по-настоящему любительский, но не наше государство диктует правила поведения. Что в спорте, что в других международных нормах, кстати. Нам сказали: «Будет так! Не хотите — валите!», вот мы и участвуем… Олимпийское движение было создано как альтернатива войнам с девизом: «О. спорт, ты — мир!» Но очень скоро это движение будут использовать против СССР. Назовут нас «Империей Зла» и Олимпиаду, которая будет проходить у нас в Москве, попросту бойкотируют.
— Э-э-э… Это ты про какую Олимпиаду говоришь? — нахмурившись, спросил Рамзин.
Я сделал вид, что засмущался.
— Ну… Это… Я так… Никакую!
Становиться провидцем не хотелось, но ничего не попишешь. Попытаться не допустить «Перестройку» я был обязан. Для чего ещё я подставлялся под Комитет государственной безопасности? Иначе мог бы сидеть тихо, как мышь под веником, и жить себе припеваючи во всех хороших смыслах этого слова. Особенно с золотым запасом немаленькой «банановой республики».
Рамзин хмыкнул.
— Да, ладно тебе! Что назад-то отрабатываешь? Интересно ведь, что ты имеешь ввиду. А-то начал и не закончил. Я ж от любопытства спать не буду.
