— Олимпиаду тысяча девятьсот восьмидесятого года, что в Москве пройдёт, — буркнул я «нехотя».
— Есть первый пробный шар, — подумал я. — Интересно, как он в лузу войдёт?
— Так страну-столицу олимпиады «восемьдесят» только в семьдесят шестом выбирать будут. Откуда у тебя информация, что она в Москве проходить будет? Никто ещё не может знать. На эти летние игры СССР хотели, да Монреаль выбрали. Так и откуда сведения? Колись, шпион!
Рамзин рассмеялся.
— Откуда-откуда? — пробурчал, нахмурившись я. — Оттуда!
Я показал большим пальцем в «небо».
Рамзин не удержался и присвистнул.
Несколько секунд он разглядывал меня через прищуренные глаза, а потом спросил:
— Так ты провидец, что ли? Можешь будущее видеть?
Я поморщился, словно от боли и пожал плечами, но промолчал, пряча глаза.
— Так-так-так, — проговорил Рамзин. — Так-так-так…
Я сидел, насупившись, и катал по столу хлебный мякиш, что должно было означать мою нерешительность, стеснение и, главное, детскость.
— И в каком виде приходят к тебе такие сведения? Видения?
Я хмыкнул.
— А, как и музыка с песнями… Оно — есть и всё. Да ещё и играть умею. Так и это… Просто есть… Но таких знаний не много. И они то всплывают, то тонут. Не могу объяснить. Вот сейчас говорили про Олимпиаду и всплыло. Так и радиосхемы всплывают картинками и с пониманием процессов в них происходящих.
Вралось легко и гладко. Самому себе нравилось, как я оплетал ложью комитетчиков. Потом меня, словно током ударило. А ведь проверять будут меня, на враках ловить, на полиграф посадят.
— Интересно, есть сейчас в «конторе» детектор лжи? — подумал я. — И если есть, то как я на нём себя буду чувствовать?
Не было у меня в будущем опыта общения с «полиграфологами». А в настоящем, наверное, придётся приобрести. Сыворотка правды ещё есть какая-то… «Расколят» они меня… Хотя, разве я, по большому счёту, вру? Нисколько! Говорят, что надо себя убедить, что ложь — это правда и тогда детектор лжи ложь не распознает. А мне и убеждать себя не надо…
— Так-так-так, — снова проговорил Рамзин. — Многие знания — многие печали?
— Во многой мудрости много печали. И кто умножает познания, умножает скорбь, — процитировал я строки из Книги Екклесиаста[2].
— Ты читал еврейскую библию? — спросил Рамзин.
Я в знак отрицания покрутил головой.
— И откуда эти знания? Тоже оттуда? — Рамзин усмехнулся и показал большим пальцем правой руки вверх.
— Так и да…- тяжко вздохнув-выдохнув, сказал я.
Рамзин отчего-то разулыбался.
— Так ты можешь предсказать, кто из наших боксёров станет первым чемпионом мира? Знаешь? Победит кто-нибудь?
Я кивнул.
— В весе до шестидесяти Василий Соломин побьёт Симиона Куцова из Румынии. Третьим будет кубинец Луис Эчайде, четвёртым — Хосе Льюис Веллон из Пуэрто-Рико. В весе до семидесяти пяти килограмм победу над Алеком Нэстаком из Румынии одержит наш Руфат Рискиев. Бронза достанется Бернарду Виттенбургу из ГДР, а четвёртое место — Драгомиру Вуйковичу из Югославии.
— Поня-я-я-тно, — задумчиво протянул Рамзин. — Ты смотри, какие Румыны упорные! Да-а-а… И что же нам со всеми этими знаниями, которые преумножают печали, делать, а, Евгений?
— Не знаю! Вы мой куратор, вам и решать, — брякнул я.
Рамзин только раскрыл рот.
— Да-а-а…
* * *
[1] ЦАГИ — Центральный аэрогидродинамический институт имени профессора Н. Е. Жуковского.
[2] Экклезиаст (др.-греч.) — «оратор в собрании»; книга, входящая в состав еврейской Библии (Танаха) и Ветхого Завета. Седьмая книга раздела Писаний (Ктувим) Танаха.
Глава 21
— Ну, хорошо. Допустим! А помимо спорта, что значимое произойдёт в мире в этом году, можешь сказать? А мы потом посмотрим, насколько верны твои предвидения. Убедимся, так сказать…
— Я уже убедился, — вздохнул-выдохнул я. — В марте на Филиппинах сдался последний Японский солдат, спустя двадцать девять лет после окончания второй мировой войны. Так вот об этом я знал ещё в том декабре.
— Да? Интересно! Ну вот и мы проверим-убедимся.
— Не знаю, что в этом году будет, — пробурчал я.
И действительно, я не знал. Ничего не было у меня в памяти. И про боксёров-то я знал, потому, что интересовался боксом и память у меня всегда, даже в старости была хорошей. Но не интересовался я в семидесятых годах глобальными событиями. Даже футбол и хоккей меня мало интересовали. Спроси про канадскую хоккейную серию — ничего не помню. Какие-то имена, фамилии помню, а в частности если вдаваться, то — ни бум-бум.
Про каких-то «черных полковников» в Греции помнил, что они с конца шестидесятых, до середины семидесятых правили и с коммунистами боролись и то, потому помнил, что политинформацию в школе читал по этому событию. Как раз в шестом классе и читал. А значит в этом году
— Что- то в Греции произойдёт с «Чёрными полковниками»… А-а-а, — я вдруг, действительно вспомнил, — Турция на Кипр нападёт летом и поэтому эти полковники в отставку уйдут. Другая власть в Греции будет в этом году. Вот! Как-то так… Больше ничего не помню. Ой! Не знаю! А нет! Знаю, что группа АББА выпустит альбом, который будет называться «Ватерлоу». На пластинке будут песни: Хани-хани и Ватерлоу. Ещё, конечно, какие-то будут песни, но про те, ничего в памяти нет.
— Странная у тебя память, какая-то…. Как в песне поётся: «Всё, что было не со мной помню»
— О, ещё вспомнил! — рассмеялся я. — Президент США Джеральд Форд приедет осенью во Владивосток и встретится с нашим любимым Леонидом Ильичом Брежневым.
— В смысле, во Владивосток? Брежнев приедет во Владивосток? Форд? Джеральд? Президент Соединённых Штатов⁈
— Ага! — произнёс я злорадно.
Я улыбался во всё лицо, потому что вспомнил, как мы, пацанятами стояли на Океанском проспекте и махали флажками эскорту Форда и Брежнева. Собрали всех учеников моей школы и поставили встречать президента, мать его, Форда. Школа-то не простая была. В ней дети Владивостокской партийно-хозяйственной аристократии учились.
И тут меня словно молотом по голове ударило и открылся поток созания. Не моего, кстати, сознания и не Женькиного.
— Пограничник в Запорожье в начале ноября «по пьяной лавочке» захватит арсенал и расстреляет прохожих. А четырнадцатого декабря, находясь в Канаде на гастролях, сбежит наш балерун Барышников, — медленно проговаривая слова, словно находясь под гипнозом, сказал, ничего не понимая. Это были не мои знания. Не знал я ничего о пограничнике. Про Барышникова слышал, но когда он дал дёру на запад, не то что не помнил, а и не знал никогда.
— Что за хрень? — произнёс я вслух, задумчиво отправив взгляд куда-то вглубь себя. — Только что в голове ничего не было, и вдруг появилось.
Видимо у меня был такой вид, что Рамзин налил мне в кружку остывшей воды из кофеварки.
— Ты не переживай так сильно. Наши эскулапы разберутся. Ты побелел даже.
Он взял мою руку и проверил пульс.
— Побелеешь тут с вами! — нахмурился я.
— Учащённый, — задумчиво сказал Рамзин. — Примерно сто ударов… Хм! Вот сейчас бы не помешали приборы.
— Детектор лжи? Как в «Ошибке резидента?» — усмехнулся я.
— Что-то типа того. А знаешь, что такое «детектор лжи»?
Я покрутил головой.
— Это группа приборов, которые измеряют разные показатели человеческого организма: рульс, давление, частоту дыхания, ритмы мозга. Много чего. И они бы показали, что в твоём организме переключилось, что ты вдруг «вспомнил» то, чего не можешь знать. Если это психические отклонения, а не факты из будущего — назовём это пока так — то можно понять от чего это происходит и, возможно, придётся лечить. Ведь жить с такими «знаниями», в кавычках, трудно. Согласен?
— Это не психические отклонения, а факты из будущего.
— Хорошо, если это так, — пожал плечами Рамзин. — Но в этом надо убедиться, правильно?
— Правильно, — вздохнув, произнёс я.
