смерти подобно, я понимал, что скандала не избежать, потому приврал:
— Точно не знаю. Надеюсь, что не так долго, что ты успеешь соскучиться.
Это подействовало, мать немного успокоилась.
Но вот отец не находил себе места.
— Андрей, и все же, постарайся подумать. Кому ты перешел дорогу?
— Я не знаю.
Отец поднял стакан трясущимися руками, отхлебнул. Потом хриплым голосом сказал:
— Вот что. Не езжай на эти сборы. От греха подальше.
— Что⁈ — сдержаться я не смог, хотя следовало бы.
— Наверное, отец прав, — поддержала его мать. Оставайся, Успеешь еще налазиться на свои горы.
— Но я хочу!
Это было бесполезно. Отец был непреклонен.
— Не надо. Дело очень серьезное. Люди мне сказали…
— Да плевать на этих людей! — взорвался я. — Что теперь, каждого толстолобого начальника бояться и как мышь сидеть, поджав хвост?
— Ты что! — всполошился отец. — Тише!
— Я поеду на сборы. Точка.
— Но…
— Не обсуждается, — отрезал я.
— Мы — твои родители! — подскочила с места мать.
— Мне уже восемнадцать, если вы не забыли. Я сам уже принимаю решение о том, что мне делать, а что нет. На этом считаю наш разговор законченным. Спокойной ночи.
И с этими словами пошел к себе в комнату.
Я был взвинчен, зол, но довольно скоро отошел — сказалась усталость. Достав из-под кровати рюкзак, я собрал необходимее вещи (благо шкаф с ними находился в мое же комнате) и плюхнулся в кровать. Меня морило в сон. Родители еще некоторое время сидели на кухне, что-то в тихо обсуждали, но не кричали и даже пили чай — до комнаты доносился мерный свист чайника. Под этот свист я и уснул, посчитав, что вопрос исчерпан.
Утром проснулся я рано, еще до будильника, полный сил и бодрости. Предвкушая увлекательный день, быстро заправил кровать, сделал зарядку. Посвистывая, глянул на собранный рюкзак. Он вызвал в теле приятное волнение. Скоро. Совсем скоро.
Наверное, стоит поговорить с матерью. Успокоить ее, уверить, что все будет в полном порядке. Все-таки вчера разговор закончился на нерве и эмоциях.
Я подошел к двери из комнаты, толкнул ее, и… она не открылась.
Что за черт?
Я вновь дернул дверь. И вновь она не поддалась. Заперта! — обожгла догадка.
Я принялся долбить в нее, в надежде, что это какая-то случайность — может быть, упало что-то и подперло ручку. Или петли заклинило. Надо постучать, чтобы мать услышала. Она откроет.
Но в глубине души я понимал, что это никакая не случайность. И белый листок, свернутый в несколько раз и лежащий на полу, около щели в двери, красноречиво об этом говорил.
Я поднялся его, прочитал.
Андрей, извини, но мы должны предпринять необходимые действия, чтобы ты не наломал дров. Так будет правильно. Возможно, сейчас ты будешь зол, но потом поймешь нас. Мы все делаем для того, чтобы ты был в безопасности. И заперли мы тебя не из-за того, что злимся на тебя, а только лишь, чтобы уберечь тебя от неприятностей. Дверь открыть не пытайся, отец подпер ее табуреткой. В обед приду, открою. Сейчас поспи. Твои папа и мама.
Ошарашенный, я глянул на часы. Они показывали без четверти восемь.
«Автобус никого ждать не будет, опоздавшие уходят обратно домой», — вспомнил я слова Кайрата Айдыновича. До окончания моей судьбы оставалось ровно пятнадцать минут. И одна дубовая запертая дверь.
Есть такая бородатая шутка, про то, что только у нас заборы делают из досок, а мебель и двери из опилок. Так вот, в Советском союзе все делают из досок. Из хороших таких досок сороковок. Которые просто так плечом не выломаешь. И табуретки, которыми эти самые двери подпирают, тоже из досок делают. И если тебя закрыли в комнате, где стоит эта самая пресловутая советская дверь, да еще табуреткой поджали, то шансов у тебя выйти ноль.
Я некоторое время пытался высвободиться плечом, но только отбил его. Бесполезно. К тому же есть большая вероятность, что входная дверь тоже закрыта, а мой ключ заботливая мать забрала с собой. Все ради того, чтобы ее любимый сыночек никуда не шмыгнул.
Мне раздиралось от злости. Как так можно⁈ Просто взять и закрыть взрослого человека в комнате⁈ И не было мне так больно — в жизни всякое бывало, и запирали меня случайно, — если бы не одно обстоятельство. Сейчас возле секции «Снежный барс» меня ждет автобус. Ровно до восьми часов. А потом уезжает, причем навсегда из моей жизни. И прощай мечта покорить Пик Победы.
Я выругался. Досада и бессилие душили. Я ничего не мог поделать и лишь бился кулаком в неприступную дверь.
Потом, немного успокоившись, присел на кровать. Взгляд мой упал на рюкзак. Что-то зашевелилось в голове, опасное, дерзкое, коварное. Я перевел взгляд на окно.
Седьмой этаж. Около двадцати метров от земли. Не так уж и много.
Я вновь глянул на рюкзак. Вчера собирал я его тщательно, ничего не забыл. И даже веревку взял, которая лежала под кроватью в качестве запасной. Так, на всякий случай. А еще карабин имелся. Тот самый, который мне Петрович подарил. Самодельный. Улучшенной модели, если верить старику.
Двадцать один метр. Веревки должно хватить. У меня не «сороковка» конечно, но тоже сгодиться.
Закрепить в верхней точке, карабин вщелкнуть в страховочную беседку, заправить в него верёвку специальным узлом, чтобы обеспечивал трение при спуске.
Безумие! Безумие! — мигали красным все эмоции. Но я живо спрятал их в самый дальний участок, не давая возобладать над собой. Только холодный разум. И он говорил мне — это вполне возможно. Если справиться с самим собой.
Вот так испытание.
Я подошел к рюкзаку, развязал его. Ледяными пальцами достал веревку. Огляделся.
Батарея. Чугунная, крепкая. К такой крепить в самый раз будет.
Времени оставалось совсем мало, и потому я принялся действовать решительно, не смея даже на мгновение усомниться в том, что делаю.
Первым делом я выкинул рюкзак с вещами в окно. Это был больше психологический шаг — показать самому себе, что мосты все сожжены и назад дороги нет. Действовать. Только действовать.
Рюкзак плюхнулся в траву. На мгновение подумалось, что звук падения моего тела будет точно такой же, как у этого рюкзака — глухой, суховатый. Я тряхнул головой, отгоняя дурные мысли.
— А кто сказал, что будет легко? — вслух произнес я, делая обвязку.
Потом, немного подумав, взял записку, оставленную матерью, и написал огрызком карандаша:
Не переживай и не теряй — уехал на сборы. Все будет в порядке. Люблю тебя. Твой сын
И вновь засунул бумажку в щель под дверь, теперь уже с обратной стороны.
Двинул к окну.
Настало время в полевых условиях показать, чему я выучился на тренировках. Руки предательски потрясывались. Я пытался успокоиться, но один только вид на окно заставлял мою спину покрыться потом. Сигать с седьмого этажа — пусть и с верёвкой, — мне еще никогда не приходилось.
Карабин Петровича и в самом деле оказался на удивление удобным. Я несколько раз щелкнул им, примеривая к руке. Он лежал как влитой. Да и сам хитрый механизм муфты позволял зацеплять его одним легким движением, не тратя лишнее время на закрутку.
Я встал на подоконник. Подошел к распахнутому окну. Глянул вниз.
И тут же выругал себя за это. Нельзя смотреть вниз. Ни в коем случае. Только страху добавится — а толку никакого.
Пальцы вцепились в веревку. Змеиные мысли о том выдержит ли она я погнал прочь поганой метлой. Выдержит. Это же не бельевой шнурок, а настоящая альпинистская веревка, имеющая солидный запас прочности. На такой десятерых меня можно вниз спустить. Так. Вдох и выдох.
Сосредоточенность. Ледяная. Каменная.
Я повернулся спиной и начал спуск.
И едва сделал шаг вниз — как все, что беспокоило и пугало вмиг пропало. Теперь для меня были реальными только высота и веревка.
И спуск.
Ранее утро и окна, выходящие на пустырь, помогли отвести от меня лишние взгляды. В противном случае я спустился бы уже к наряду милиции, ожидавшему внизу. Если бы вообще смог закончить свое безумное дело. Сейчас же вокруг было тихо и казалось, что я не на многоэтажке, а на скале.
Я чувствовал, как пружинит веревка, как покачивает меня ветер и как выше, на карнизе девятого этажа, воркуют голуби, явно удивленные такому неожиданному гостю.
Теперь главное в соседском окне хозяина или хозяйку не увидеть.
