Бэрримор, кажется, справился с ужасом и волнением, говорил теперь складно, понятно. При словах об омеле Дан с Настей насторожились.
– Слишком много омелы, – сказал Сенкевич.
– Ничего удивительного, джентльмены. Это для христиан она – символ Рождества, а еще под ней полагается целоваться. Думаю, больше вы о ней ничего не знаете…
– Я перерыл кучу литературы, – обиделся Сенкевич. – Перечел труды Плиния. И отлично знаю: омела издревле была символом жизни, она использовалась в древнеримских и друидических ритуалах. Верховные жрецы богов носили венки из омелы. Ее отсекали специальным золотым серпом…
– Не время лекции читать, – перебил Дан. – Лучше скажи, как это связано с Баскервиль-холлом и Потрошителем?
– Могу только предполагать… – завел было Сенкевич.
Бэрримор шикнул.
– Сейчас обогнем западное крыло и окажемся на заднем дворе. Могу я вас попросить на всякий случай погасить фонари? Кто знает, вдруг мы тут не одни…
– Логично, – согласился Дан.
– Да и полнолуние сегодня, не споткнемся, – заметил Сенкевич.
Дойдя до места, все трое сначала замерли на мгновение, потом, как по команде, встали спина к спине, выставив револьверы. Бэрримор забормотал молитву. Посреди заднего двора стоял неработающий фонтан – мраморное кольцо, в котором чернела вода. На вбитом возле него деревянном столбе в серебристом свете луны белел тонкий силуэт. Издали казалось, что женщина просто стоит в странной позе, прислонившись к столбу, и, подняв над головой руки, наблюдает за пришедшими. Но вглядевшись, Дан увидел: ладони несчастной прибиты к столбу гвоздями. На женщине была свободная длинная рубаха из белого полотна, надетая на голое тело. Странно, но крови на ней было мало, зато босыми ногами покойница стояла в багровой луже. Голова, украшенная пышным венком из омелы, бессильно свесилась на грудь, длинные черные волосы разметались по плечам.
– Вот и Мэри Келли нашлась, – сказал Сенкевич.
Дан осторожно приблизился, коснулся шеи женщины – биения пульса не ощутил, но кожа была еще теплая.
– Убийца где-то рядом! Не мог далеко уйти! Сэр Генри, ищи!
Пес неохотно подошел, обнюхал рубаху покойницы, подбежал к задней калитке, уселся, глядя на темную стену деревьев, и завыл.
– Бесполезно, – махнул рукой Сенкевич. – Лес вокруг и болота. Ушел, как всегда.
Он подошел, чтобы осмотреть труп, но вдруг толкнул Дана, указывая на призрачную девушку, которая повела себя очень странно. Она стремительно подлетела к пруду, погрузилась в черную, непрозрачную воду, которую неспособен был посеребрить даже свет полной луны. Вынырнула и метнулась к Сэру Генри, опустилась перед ним на колени, молитвенно сложила руки. Пес, почему-то не видевший Машеньку, тем не менее что-то почувствовал, помотал огромной башкой, разбрызгивая слюни. Привидение снова бросилось к фонтану, от него – опять к собаке.
– У меня сейчас голова закружится, – пожаловалась Настя.
– Хотел бы я знать, что с ней, – проговорил Сенкевич.
– Говорил же, чокнутая она, – отрубил Дан. – А ты еще с ней беседовать пытался.
Машенька, пометавшись от фонтана к сэру Генри, вдруг свечой взмыла к вершине дуба, стоявшего за задней калиткой. Запуталась в ветвях белым клочком тумана, заходясь от беззвучного плача. Расплываясь в неверном свете луны, призрак схватился за белый шар омелы, которая выросла у самой макушки.
Сэр Генри поступил еще непонятнее: вытянулся в струнку, долго вглядывался в темноту леса, потом перемахнул через калитку и скрылся в ночи. Дан несколько раз крикнул, подзывая пса, – бесполезно.
– Осмотрим дом и местность вокруг, – решил он. – Зажигайте фонари.
– Тише! – вдруг жестко приказал Сенкевич.
Он держал запястье Мэри Келли, хмурился, словно не в силах поверить самому себе. Потом отпустил руку покойницы, припал ухом к окровавленной груди. Настя зажала рот ладонью, чтобы не закричать, прислонилась плечом к Дану.
Вдруг Мэри подняла голову, открыла глаза и посмотрела прямо на Дана, во взгляде – мольба и боль. Рот приоткрылся в немом крике, из уголка тянулась струйка крови.
– Помилуй нас, Господи! – воскликнул Бэрримор.
– Сердце еще бьется, – отрывисто сказал Сенкевич.
– Ее надо снять! – Настя кинулась к столбу.
Сенкевич все больше мрачнел.
– Подожди.
Он взялся за ворот белой рубахи, рванул в разные стороны, обнажая окровавленное тело, сплошь покрытое ранами. Над лобком зиял глубокий разрез в форме полумесяца.
– У нее тоже вскрыта брюшина, но аккуратно, так, чтобы как можно дольше умирала. Спасти не сможем. Только причиним лишнюю боль.
– Ну что же, стоять и смотреть, как она мучается? – Настя чуть не плакала.
Мэри не сводила с Дана умоляющего взгляда черных глаз. По щекам катились слезы. Она попыталась что-то сказать, но лишь захлебнулась кровью. И все смотрела, смотрела на Дана… Он решился.
– Отойдите.
Сенкевич с Настей отступили. Дан поднял револьвер. Прицелился. Всадил пулю точно промеж глаз несчастной.
– Ты что сделал? – заорал Сенкевич. – За убийство сесть решил и нас всех как соучастников подставить?
Дан промолчал.
– Это все он, он! – дрожащим голосом завел Бэрримор, показывая на фонтан. – Он убивает и сводит с ума, превращает людей в чудовищ! Я скажу вам, что это. Я узнал, нашел… Это…
– Неметон, – произнес низкий, бархатистый мужской голос, следом раздался болезненный стон Насти.
Темная фигура как будто материализовалась из воздуха за плечом девушки. Высокий человек в черном плаще с капюшоном, из-под которого не видно было лица, правой рукой прижимал к себе Настю, левой – держал у ее горла большой мясницкий нож.
Дан и Сенкевич подняли револьверы.
– Вижу, я опоздал. Но не нужно суеты, – издевательски произнес человек в плаще, – иначе перережу глотку этой прелестной леди. Положите оружие.
– Стреляй, Данилка! – прохрипела Настя.
Дан тщательно целился. Интуиция подсказывала: Потрошитель не станет убивать Настю прямо сейчас.
– Сзади, капитан! – крикнул Сенкевич и выстрелил.
Дан резко обернулся, но не успел: из окна дома на него рухнуло что-то огромное, тяжелое, сбило с ног. Больно ударившись затылком о камень, он потерял сознание.
Очнувшись, попытался встать, но не сумел даже пошевелиться: он был от плеч до пяток туго скручен веревкой – руки стянуты за спиной, ноги связаны вместе. Покосившись, понял, что лежит на заднем крыльце дома. Рядом, спеленатый таким же образом, валялся Бэрримор. Подняв голову, Дан увидел, что вокруг фонтана стоят пять силуэтов в черных плащах. Труп Мэри Келли теперь лежал на земле, а у столба застыла Настя. Дан всмотрелся: девушка была жива и, кажется, даже невредима. Ее не стали прибивать гвоздями, просто прикрутили веревками к столбу. Сенкевич находился по другую сторону фонтана, его привязали к старой яблоне возле калитки.
Они угодили в засаду. Как он мог не понять: все убийства в Лондоне – дело рук сэра Генри Баскервиля? И как беспечно и неразумно с его стороны было явиться в логово зверя безо всякой поддержки, без подстраховки, не сообщив даже полиции! Чудовище не успокоилось, оно продолжает приносить жертвы своему безумному богу.
Дан не сразу сообразил, что мыслит теперь как-то иначе. Потом до него дошло: проснулась наконец память Холмса! Возможно, ее спровоцировало то, что Дан при падении ударился головой.
Сознание сыщика стремительно перерабатывало полученную информацию, искало выход из положения, предлагая и отбрасывая варианты решений. Есть! Пальцы нащупали зашитое в рукав пиджака лезвие маленького ножа. Оно было очень остро наточено – стоило слегка надавить, как ткань подалась под кромкой. Вскоре лезвие упало в руку. Ухватив покрепче, он принялся пилить веревку на левом запястье.
Дан опасался, что Настю убьют прежде, чем он успеет освободиться. Однако, судя по всему, готовился какой-то ритуал. Тени вокруг фонтана чего-то ждали – вероятно, команды предводителя.
Веревка на запястьях подалась и лопнула. Дан осторожно высвободил руки, стал перерезать путы, стягивавшие бедра, молясь, чтобы никто из существ вокруг фонтана не обернулся. Выручил Сенкевич: будто почуяв что-то, отвлек внимание на себя.
– Вы бы хоть рассказали, в чем дело, – с отменной джентльменской вежливостью обратился он к черным теням. – Было бы любопытно узнать, за что мы должны распрощаться с жизнью.
Один из людей в плащах издал горловой смешок.
– Коровы и свиньи никогда не спрашивают, почему их режут на бифштексы. Хотя… – он взглянул на небо, – до наступления часа Дита еще много времени. Почему бы не скоротать его за приятной беседой с милыми людьми?
Настя глубоко вздохнула, радуясь отсрочке казни. Признаться, ей все это изрядно надоело: каждый раз, оказываясь в новом мире, она подвергалась опасностям. Умирала от межпланетного паразита, сражалась с демонами, а уж в жертву ее второй раз собрались приносить. «Почему нельзя было оказаться в теле какой-нибудь благополучной девицы, богатой наследницы или заботливой матери семейства? – раздраженно подумала она. – Нет, обязательно надо угодить то в беглую монахиню, то в охотницу за головами, а то и вообще в гейшу». Между тем человек в плаще продолжал монолог, обращаясь к связанному Сенкевичу:
