там ни было, и как бы сложно все не приходилось, долг обязывал завершить дело. Но, к моему облегчению, остальные четыре семьи приняли меня лучше. Не было упреков, не было ничего злобного в мой адрес. Только слезы, много слез, которые отпечатались во мне на всю жизнь.
Наконец, день завершился, и я мог прийти в свои покои и побыть один. Снял с себя одежду, оставшись только в одном нижнем белье, сел на кровать, схватил руками голову и просто замер, не в силах даже думать о чем-то. Я был абсолютно пуст; только какое-то тяжелое, жгучее состояние давило где-то внутри в районе груди. Но сердце не может так болеть, потому что это всего лишь совокупность мышц, сосудов и чего там еще. Наверное, так может болеть только душа, если она у меня есть, в чем я сейчас очень сомневался. «Что мне теперь делать?» — задавался я бесконечно этим вопросом, заглядывая в будущее и понимая, что подобное, скорее всего, неизбежно и повторится. Люди всегда будут умирать, и я не смогу защитить их всех. Но ведь, с другой стороны, они сами выбирали этот путь, где был всегда риск расстаться с жизнью, поэтому и ответственность на них самих. Я так говорил, я так считал и продолжаю считать, но от этого мне не становилось легче, а в ушах стоял фон бесконечных слез. «Что я должен был сделать? — появился новый вопрос. Нельзя было выезжать. Но даже так они бы все равно напали на кого-то другого, но так хотя бы мне не пришлось напрямую терять людей. Нет, это всего лишь новая попытка снять с себя ответственность. Да, вот что нужно делать — брать на себя ответственность, что бы ни случилось. Закалиться под гнетом всех этих обстоятельств. Никаких сослагательных, потому что все это мое решение, а принимая решения ошибки неизбежны, как бы я не хотел этого.
Тяжелая, но благодаря прочным и тщательно смазанным петлям, деревянная дверь легко и плавно открылась и в помещение проникла Вико.
Только ее сейчас не хватало. Надеюсь, она молча просто ляжет спать и не тронет меня своим едким языком. Сейчас не до этого.
— Деннар, — обратилась она ко мне.
— Да, — тухло отозвался я.
— Я хотела с тобой поговорить.
— О чем же? — кое-как выдавил из себя, уже не в силах говорить вообще что-либо.
— О нас, — нерешительно вымолвила она.
Я поднял взгляд на нее, и уже было хотел послать ее куда подальше, но остановился: «что это с ней?» — поток изречений, словно тромб остановило наблюдение столь не свойственного ей вида: она, откровенно, нервничала, переминаясь с ноги на ногу. И если бы сейчас позволил себе резкости, то позже почувствовал бы себя настоящим «уродом». Как бы там ни было, что бы сейчас между нами не было, всегда нужно вести себя подобающе мужчине.
— Хорошо. Я слушаю. — потянулся я за штанами, рубахой и надел их. Серьёзный разговор.
— Там, когда была засада, я сильно испугалась…
— Бывает.
— Прошу помолчи. Ты же видишь, как сложно мне даются слова.
— Прости. Я не хотел.
— Ничего, — мелькнула в ней аристократическая снисходительность, что она сама же в себе и уловила, от чего попыталась поправиться к прежнему состоянию. — Повторюсь, я тогда сильно испугалась и в этом испуге я многое поняла… С тобой все хорошо? — вдруг внезапно она оборвалась, наверное, углядев мое состояние.
— Все нормально. Продолжай.
— Нет, как тут продолжишь, когда такое. С тобой что-то случилось. Расскажи, — изменив обыкновению, ее голос изливал мягкость и искреннюю заинтересованность, чему я, в совокупности сильной моральной усталости, и поддался.
— Сегодня сообщал семьям умерших, что они потеряли сына, мужа, отца, брата.
— Ты пошел туда сам? Зачем? — недоумение скользило в ней.
— Так было правильно.
— Правильно было бы отправить туда кого-то другого. Пойми, что твоя жизнь изменилась. Теперь ты не подчиняешься, а правишь. Делают другие; ты же…приказываешь.
— Как я смею отдавать приказы, если сам не могу исполнить это? Эти люди шли за мной, отдали свои жизни.
— Но ведь они знали на что идут. Такова участь воинов, разве нет? Женщины там, где жизнь; мужчины там, где смерть. Так было всегда и будет, — добавила она, чуть понизив голос.
Я снова сел на кровать и опустил голову. Отвечать не хотелось, потому что она была права. Это устройство мира. Любого мира. Просто я вырос в условиях пробирки. Не знаю, как я пришел к этой мысли, но именно она сейчас и крутилась в голове.
Между тем, я почувствовал, как она приобняла меня за шею и получилось так, что я уперся лбом о ее живот. Событие, которое, несмотря на свою странность, меня не отпускало. Скажи мне совсем недавно кто-нибудь, что мы проявим ласку, я бы только посмеялся и не более.
— Там, когда на нас напали, кажется…там…я, наверное…скажи, что ты чувствовал, когда бежал ко мне?
— К чему этот вопрос? — убрал я ее руки и слегка оттолкнул ее от себя, но она не проявила обиды или что-то еще. Только пронзительнее стала глядеть.
— Разве ты не любил меня в тот момент?
— Я лишь исполнял свой долг.
— Не лги мне.
— Что ты хочешь от меня услышать, я не пойму. Люди умерли, я повторяю тебе — люди умерли и у меня был тяжелый день от этого. Все, чего я хотел это побыть в спокойствии, а ты приходишь и начинаешь эти бесконечные выяснения, — начал я выплескивать свое раздражение. — Чего ты добиваешься?
— Я всего лишь, — ее голос начинал срываться и сквозь него начинала пробиваться горечь, — я хотела…взаимности, — опустила она глаза. Одинокие градины слез бороздили ее щеки.
В эту секунду я превратился в дерево. Иначе не объяснить, почему мои ноги так приросли к полу и вообще тело отказывалось как-либо двигаться. Она хотела взаимности чего? Любви? — если исходить из логики ею до ныне сказанного. Но это было настолько немыслимо осознать сейчас, что мозг сам автоматически отбросил это построение за неимением здравости. Логика противоречила логике; разум боролся с разумом. Я сломался. Мой разум сломался. Слишком много всего за этот день.
— В…взаимности? Что это значит? — сказал я первое, что пришло в голову, чтобы сказать хоть что-то.
— Почему вы мужчины не способны соображать самостоятельно? Всегда вам нужно приносить все готовое, — тыльной стороной ладони, совсем не по-аристократически, вытерла она слезы и немного хныкнула.
— Да нет, я все понял. Просто это…было неожиданно и как-то это, — заговорил я совсем не по-аристократически.
Она слегка улыбнулась, а потом и посмеялась. Совсем немного.
— Вот удивительно:
