В процессе масса заложенного картофеля уменьшалась вполовину, а сами картофелины приобретали вид отбитых сосулек. Разумеется, такой метод не избавлял не очень качественную картошку от червоточин и других пороков — но всем было плевать, поэтому получившуюся массу отправляли в котлы как есть.
Как я говорил, в столовой ели только самые отчаянные и оголодавшие. Так что, практически, всё, что «производилось» на кухне, возвращалось на мойку внутри бачков и тарелок. И никак изменить этот процесс было нельзя: ведь если еда не была разложена по тарелкам, значит, подразделение объявило голодовку — чуть не единственную доступную форму протеста на службе. Что было чревато прокурорской проверкой.
Содержимое бачков и тарелок вываливалось в огромные алюминиевые кастрюли и выносилось на свалку. Точнее, как выносилось? Доставлялось к тому месту, где были расположены бачки. Поскольку отходов от столовой было гораздо больше, чем ёмкость мусорных бачков — то содержимое кастрюль выливалось прямо на асфальт в районе помойки.
Иногда разливы гниющих испорченных продуктов доходили до середины второго учебного корпуса. А вот убирали их один-два раза в месяц, когда приходила специальная машина. Причём занимался этим несчастный курс, в зону ответственности которого попадала эта часть территории, для этого выделался отдельный наряд.
Совершенно не удивительно, что крыс на всей территории университета было совершенно невероятное количество.
Собором и выносом пищевых отходов на помойку занималась специальная часть наряда по мойке, которые назывались «начпары». Расшифровывается это довольно просто: НАЧальники ПАРаши.
Чтобы никому не было обидно, место «начпаров» разыгрывалось между мойщиками. Учитывая всю предысторию, я уже не удивился, что не повезло именно мне.
Хорошо хоть в напарники достался дюжий парень из персидской группы — Серёжа Волныский. Без него было бы совсем грустно: кастрюли тяжёлые, а мне нужно было хоть как-то беречь рану, поэтому таскать я мог только с одной стороны. Серёжа сначала удивился такому раскладу, но протестовать не стал и, несмотря на явные неудобства, весь наряд протаскал со мной бочки только с одной стороны.
И всё равно последствий не удалось избежать полностью: рана опять закровила. Правда, насколько я мог судить, разошлась только кожа на самом верху — не опасно, но неприятно. Пришлось тайком, в душе, менять повязку.
Именно там меня после отбоя и застал Снегирёв. Разумеется, он снова орал и высказывал совершенно оскорбительные предположения относительно того, чем именно я занимался в помещении после отбоя. Даже обещал выписать препараты брома в санчасти. Но, к счастью, не стал требовать, чтобы я убрал полотенце, аккуратно намотанное вокруг моих бёдер так, чтобы прикрывать рану.
Повторять задания по учёбе на следующий день я не стал — не было никаких сил. И на «Шароведение» я пришёл злой и не подготовленный. А Шаровой, как назло, решил докопаться именно до меня.
От теоретической части по факторному анализу я как-то отбился, на старой памяти. Но ему вдруг понадобилось, чтобы я продемонстрировал владение актуальной обстановкой и новостной повесткой.
— А вот как вы оцениваете оперативно-стратегическую обстановку на ключевых стратегических направлениях? Откуда может исходить наибольшая угроза?
Из лекций Шарового я знал, что он недолюбливает Китай. Мне бы поддакнуть ему, ляпнуть что-то по имеющуюся угрозу «великоханьского реваншизма». Но я был злой. Рана неприятно ныла. И я начал, что называется «резать правду-матку».
— Наибольшую угрозу для Российской Федерации в настоящий момент представляет тенденция к расширению блока НАТО, — ответил я.
— То есть, вы полагаете, что всё это заигрывание с восточноевропейскими государствами действительно выльется в реальное членство в блоке? — ухмыльнувшись, спросил Шаровой. — При том, что ни одно из них пока что даже близко не соответствует стандартам альянса по части вооружения и боевой техники? Вы хоть представляете себе, во что выльется реальное перевооружение, скажем, Войска Польского? Есть ли у страны сейчас такие деньги?
— Найдутся, — ответил я. Очень уж меня задела эта его ухмылка. — Польша, Венгрия и Чехия получат протокол о присоединении не позднее конца декабря девяносто седьмого года.
— Вот как? — Шаровой картинно поднял брови. — Что ж. Если это действительно случится в этом году — с меня автомат по моему предмету за весь второй курс. А если нет… — он задумался на секунду, потом махнул рукой и добавил: — если нет — то будете сдавать экзамен на общих основаниях. Я не зверь и ценю смелось мыслей, даже если они иногда кажутся совершенно абсурдными. Что ж, продолжим наши рассуждения. Даже если это вдруг случится — у нас ни с одной из новых стран нет никаких территориальных проблем. Собственно, мы даже не граничим. В отличие от Китая, с которым у нас есть давний незавершённый спор… вы тоже считаете, что этот вопрос мы урегулируем в этом году?
— Нет, — ответил я. — Не в этом. Но договор о демаркации обязательно будет подписан. Думаю, не позднее две тысячи пятого.
Шаровой рассмеялся.
— Что ж, в этом прогнозе вы куда более консервативны, должен заметить. Но даже если взять вашу модель — получается, что угроза от Китая будет сохраняться существенно дольше. А при отсутствии территориальных споров со странами НАТО… разве можно считать, что именно они будут представлять большую угрозу?
— Можно, — уверенно кивнул я. — И будут. Правда, не прямо, а через своих прокси.
— Прокси? — переспросил Шаровой.
— Страны вне блока, враждебно настроенные к России, — пояснил я. — Это даст возможность играть на ослабление нашей страны без риска прямого вовлечения альянса с перспективой ядерной войны.
— И… какие же это могут быть страны? — Шаровой перестал ухмыляться. Кажется, ему начинала нравиться эта, как он думал, игра.
— Грузия, — ответил я. — Украина.
— Вот как? Грузия, значит… что ж, в этом есть определённый резон, учитывая наличие проблемных регионов и поддержка чеченского сепаратизма… но вот с Украиной вынужден вас разочаровать. Видимо, вы всё ещё прислушиваетесь к безответственным заявлением ряда политиков, вроде нашего любимого мэра насчёт Крыма и Севастополя, верно? И всё-таки недостаточно внимательно следите за повесткой. В настоящий момент мы готовимся подписать с Украиной всеобъемлющий договор о дружбе и добрососедстве, который, кстати, закрепляет окончательно её нейтральный статус. А заодно и статус Крыма и Севастополя. Таким образом, у нас уже очень скоро не останется никаких, даже потенциально острых моментов в двусторонних отношениях. В отличие от Китайской народной республики, кстати.
— После того, как в НАТО примут прибалтийские страны и Болгарию, на Украине активно начнёт развиваться этот вектор, — ответил я.
Шаровой снова рассмеялся. Но потом взял себя в руки и спросил:
— Какие именно прибалтийские страны вы имеете ввиду? Швецию? Финляндию? Они давно отказались от этого пути и крайне ценят свой нейтралитет. Я лично не представляю, что могло бы поколебать их позицию.
— Нет, сначала будут Латвия, Литва и Эстония, — ответил я. — Не позднее девяносто девятого года.
— Смело, — кивнул Шаровой, — хотя и маловероятно… но возвращаясь к Украине. В настоящий момент я не вижу факторов или тенденций, которые могли бы сподвигнуть руководство этой страны на отказ от нейтралитета. Они сидят на газовой трубе, получая от этого выгоду как со стороны России, так и со стороны европейских стран. Любой отказ от нейтралитета в пользу одной из сторон будет означать нарушение этого баланса, что чревато экономическим самоубийством. Как видите, аргументы против достаточно сильны. Как бы вы аргументировали свою позицию?
— Вы игнорируете участие третьих стран, самого НАТО и, прежде всего, США, — ответил я. — Они не будут пассивно наблюдать за развитием ситуации, а нейтральная Украина их не устраивает.
— Что ж… смело! Но разве есть примеры настолько масштабного вмешательства во внутренние дела других стран, с учётом всех возможных осложнений?
