— Подождите, подождите, — заинтересованно прервал меня Игорь Леонидович, не заметив, как перешел опять на «вы», — откуда у вас такие сведения?
Я схитрил, скромно потупясь:
— Ну так, знаете… Увлекался химией по-любительски, у себя дома.
— А где дом? — живо спросил экзаменатор.
Господи! Какое счастье, что я внимательно просмотрел паспорт. Графы «место рождения» и «прописка». Данные там и там совпадали: небольшой райцентр, о котором я слышал краем уха, но отродясь там не бывал. Впрочем, в прежней жизни я много повидал таких городков, которые, по сути, почти деревни: центральная улица бульварного типа с двух-трехэтажными старинными домами, беспорядочная пыльная зелень, заброшенная церковь, тишина. Облака словно бы остановились над крышами и вершинами тополей. А улочки, идущие от этого бульвара — это уже совсем деревня: деревянные домики, заборы, сирень и яблони, куры и гуси в траве на солнышке…
Оперируя в воображении этим, я пустился рассказывать, как в сарае нашего частного дома устроил нечто вроде химлаборатории, экспериментировал, ну и соответствующую литературу изучал, конечно. И назвал несколько классических работ, вроде «Общей химии» Николая Глинки, разумеется, знакомых мне.
Игорь Леонидович оживился пуще прежнего.
— А ну-ка, ну-ка, — заговорил он, — навскидку… инертные металлы! Что скажешь?
— Ну, — скромно улыбнулся я, — с ними я, конечно, в сарае не работал… а если говорить теоретически…
И я перечислил элементы, дал четкий расклад этой группы по их месту в системе Менделеева, назвал основные свойства и практическое применение…
К этому времени сосед-экзаменатор, наконец, отпустил еле живого Степанова, и вот странно, не стал вызывать следующего, а вдруг бодро так вскочил и устремился в глубь аудитории.
Я невольно обернулся — и слегка вздрогнул. Этот чертов Лев Юрьевич устремился к моему месту.
Вот сука! Неужто заметил шпору⁈
Точно. Как же он просек?..
Лев Юрьевич не поленился пролезть между сиденьем и стеной и с торжествующим видом вытащил оттуда бумажку.
— Вот! — провозгласил он. — Вот, Игорь Леонидович, видал⁈
Тот сделался строгим:
— Твое?
— Мое, — не стал отрицать я. Отпираться было бы глупо. — Но я не пользовался.
— А зачем выбросил?
— Да я про нее забыл совсем, — слегка покривил я душой. — Случайно сунул руку в карман, тут и вспомнил. Ну… испугался, на всякий случай выкинул.
— Вот и дурак.
— Согласен, дурацкий поступок. Но эта бумажка никакого отношения к моей работе не имеет! — я указал взглядом на листы с штампами.
— Выбросил, не выбросил… — пробурчал Лев Юрьевич, — детский сад! Сказано было ясно, что запрещено. Значит, разговор окончен!
Его напарник предостерегающе вскинул руку. Он уже бегло просматривал шпаргалку.
— Ну… вроде бы почерк похож… — задумчиво произнес он.
Только тут мне пришло в голову: а каким почерком я пишу⁈ В прежней жизни, признаться, я не вспомню, когда и ручку брал в руки… ну, только для того, чтобы в документах расписаться. А так все на клавиатуре, в ватсаппе да телеграме, да на компе… Какой уж там почерк!
Мозги мои работали стремительно. Конечно — мыслил я — нынешний почерк Василия Родионова есть некий синтез его физиологии и моего опыта… ну, то есть опыта взрослого человека из двадцать первого века…
Дальше мысль не успела развиться, потому что экзаменатор отложил бумажку и решительно обратился ко мне:
— А ну-ка, товарищ Родионов… — и тут прервал себя сам, повернувшись ко Льву Юрьевичу:
— Послушайте, коллега, — произнес он мягко, но бесповоротно, — у вас ведь свои задачи, верно? Еще четыре человека в очереди. А с данным… героем наших дней я разберусь. Годится?
И здесь я понял, что мой собеседник в этой паре будет повыше рангом. Что-нибудь типа доцента против старшего преподавателя. Во всяком случае, Лев Юрьевич недовольно, но отошел, сел на свое место, зашелестел бумажками.
— Рабинович! — почти рявкнул он, и я мысленно посочувствовал Евгению. Впрочем… вывернется ведь, наверное!
— Итак, — сказал Игорь Леонидович, — скажи-ка мне, Родионов, вот что…
И пустился задавать вопросы не столько из школьной программы, сколько требующие размышления и смекалки. Почему он решился на такой эксперимент?.. Ну, не будем скромничать: наверное, не часто попадаются такие целеустремленные абитуриенты. И я не скажу, что он меня сознательно тащил. Нет. Ему в самом деле стало интересно, а есть ли потенциал в этом периферийном пареньке?..
И надеюсь, я его в этом убедил.
— Ну что ж, — наконец произнес он подытоживающим тоном. — Неплохо. Неплохо, Родионов. Я бы, пожалуй, поставил тебе «отлично», но дисциплина есть дисциплина. Оно, конечно, за твою шпаргалку надо бы тебя, балбеса, отправить в твой сарай до следующего лета… Одним словом, ставлю «хорошо». Проходной балл набираешь. Как говорят в прыжках в высоту, переполз над планкой. Все! Будь здоров.
И заполнил соответствующую графу моего экзаменационного листа.
Из этой речи я сообразил, что проходной балл, очевидно, был 18. Две пятерки, две четверки. Ну, или три пятерки и тройка, что менее вероятно. Я прошел впритирку, по минимуму.
— … валентность кислорода, как правило, равна двум… — уверенно поливал Рабинович.
— Что значит — как правило? — сварливо перебил Лев Юрьевич.
Дальнейшего я не слышал, поспешив выйти. Поступил!
И я отлично понимал, что это пока самый легкий этап моего врастания в эту реальность. Теперь надо идти домой, а где он, дом?.. То есть, понятно, что это общежитие, но вопросы-то не снимаются.
С этими нерешенными вопросами я вышел на крыльцо огромного учебного корпуса. Народу!.. Видимо, сегодня был завершающий экзамен если не по всем, то по многим факультетам, и на крыльце, и перед ним взволнованно колобродила, гомонила разнородная, разновозрастная толпа: и поступающие, и родители, и всякая родня, наверное…
— Васька! Базилевс! — и хохот.
Так, это мне, должно быть?.. Ну, похоже: ко мне спешил нескладный какой-то, сутуловатый, лохматый, большеротый парень, одетый примерно так же непрезентабельно, как я — провинциал. Зато слова-то какие знает!
— Ну⁈ — вскричал он с энтузиазмом. — Сдал?
— Как будто, — осторожно сказал я.
— Что это — как будто⁈ Сдал или нет?.. Что в листе-то написали? Покажь!
Я показал экзаменационный лист.
— А! — воскликнул он. — Ну, нормально. Восемнадцать баллов есть, годится.
— А у тебя? — спросил я, хотя по настроению можно было понять, что у него все превосходно. От вопроса, однако, он замялся:
— У меня-то? Ну… Поменьше, конечно…
— Покажи, — потребовал я.
В экзаменационном листе значилось: Ушаков Виктор Дмитриевич. Ага! По крайней мере, теперь знаю, как обращаться… Достижения же были следующие: математика устно — три, математика письменно — четыре, сочинение — пять, химия — четыре. Шестнадцать баллов.
— Так что теперь? — спросил я осторожно, стараясь не задеть каких-нибудь болезненных струн. Но таковых пока что не наблюдалось:
— Да фигня! Зачислят, если недобор будет!..
— А если не будет?
— Тогда на машфак подам! Литейка или сварка — туда с руками оторвут. Знаю, уже разведку проводил. Прорвемся!..
Слова оптимиста следовало расшифровать так: на машиностроительном факультете, на специальностях «литейное производство» и «сварочное производство» существует хронический недобор. Оно и понятно: производство тяжелое, зарплата, во всяком случае, у начинающих ИТР — так себе, соответственно, желающих немного, и деканат подгребает тех, кто не прошел конкурс на более престижные места.
Витька балаболил, я кивал, поддакивал, а между тем мы шли куда-то между вузовских корпусов, и очевидно, что это «куда-то» — общага, и я старался поддерживать спутника в беззаботно-болтливом состоянии, дабы он вывел меня на цель.
— А, ну вот и пришли! — радостно вскричал он, поворачивая через проезжую часть к пятиэтажному зданию переходного типа, от «сталинки» к «хрущевке», еще сохранившему элементы алебастровой лепнины на окнах первых этажей и над входной дверью, но в остальном максимально упрощенному; правда, все здание было добротно оштукатурено в светло-оранжевый цвет. Высокие потолки и пирамидальная крыша делали его размером примерно с современную семиэтажку.
