…Видать я специально оттягивал этот момент, боясь взглянуть правде в глаза. — Если рана достаточно серьезная, — я либо истеку кровью немедленно, либо стану калекой, со всеми вытекающими отсюда последствиями. И даже моя великая слава, и имеющийся в моем личном распоряжении канал прямого общения с предками, вряд ли мне позволят сохранить свой статус Великого, если тигр лишил меня возможности двигать рукой.
Развязывать ремешки на панцире я не стал, а просто перепилил их фест-кийцем, который кстати, наши ребята нашли на теле какого-то крутого оуоо, и с почтением возвратили мне обратно. Кажется моя репутация достигла такого уровня, что даже потерю собственного оружия, мне как-то умудряются поставить в заслугу. — Дескать, — Великий Шаман, впереди себя свой нож отправил, и тот всех победил…
Отвязал флягу от пояса. Сумев сдержаться, — напился крохотными глотками, а остатками воды обмыл пораненное плечо.
Однако… Да. — трудно конечно разглядывать на себе. Но похоже панцирь спас мне жизнь. Только сняв его я увидел какие жуткие следы оставили на его просоленной коже, тигриные когти. Если бы там была моя кожа, — от мышц руки, наверное остались бы одни лохмотья. а так, — плечу досталось только на излете, но и этого «излета» вполне хватало, чтобы даже простое качание безвольно повисшей руки, вызывало приступы дикой боли.
А кое-где, похоже придется шить. Но это позже. Сейчас надо просто залепить рану, чтобы никакая зараза в нее не пролезла.
Ну да к счастью, со мной была моя лекарская сумка, с набором первой помощи. Так что я, весело пожевывая обезболивающий корешок, смог, предварительно помазав заживляющей мазью, замотать рану чистыми бинтами.
После всех этих усилий, пришлось не меньше минут тридцати, полежать в полном изнеможении, набираясь сил для других подвигов. А потом пополз собирать свое, разбросанное по полянке оружие.
Нет, не потому что и впрямь рвался на очередные подвиги, — просто приобретенные рефлексы, заставляли чувствовать себя голым, когда со мной не было чего-нибудь, способного колоть, рубить, кромсать, и наносить прочие серьезные повреждения враждебному мне организму.
Так. — Вон из травы торчит рукоять моего топора. …А вон, возле трупа Хииовитаака, валяется выбитый из рук протазан. Заодно и скальп с трупа сдеру, как доказательство, что мертвяк упокоился окончательно.
Дополз. …Да что же за день сегодня такой??? — И этот смотрит на меня еще вполне себе живым взглядом.
— Ты убил травяного демона. — Едва слышно прошептал Хииовитаак, когда я приблизился к нему почти вплотную.
— А у вас Там, чего, такие не водятся? — Внезапно пробудился во мне исследовательский интерес, потому как «травяной демон», как мне показалось, является какой-то недавно выдуманной конструкцией. Я конечно докторской степени по филологии аиотеекского языка не имею, но думаю что такая персона как тигр, заслуживает собственного названия, а коли его нет… — Опять же, когда в плече болит, в башке звенит, а мерзкий отвратительный комок тошноты, долбится со стороны желудка по горлу, — хочется использовать любую возможность чтобы отвлечься от этих ощущений. …И вообще, — не шевелиться.
— Нет… — Опять едва прошептал Хииовитаак.
…Нет. Ну вот кто так делает? — Сказали то всего по фразе, обменявшись малозначительной на данный момент информацией, а уже будто ниточка между нами протянулась. И рвать эту ниточку сейчас, — как по живому резать.
— Дай воды… — Не то попросил, не то потребовал Хииовитаак, и мне сразу бросились в глаза его высохшие и потрескавшиеся губы.
— Нету. — С сожалением сказал я, перевертывая в подтверждении своих слов, фляжку вверх ногами.
— Кусты. Ручей. Вода. — Смотря на меня как на идиота, на что-то тонко намекнул раненный.
Ага. Понятно почему он лежит именно тут, — сообразил я. — В этих жарких степях, любой источник влаги способствовал буйной растительности вокруг себя. Так что, — если есть кусты, значит должна быть и вода. …Только бы добраться до нее, потому как мне вода тоже, очень даже пригодится
Увы, обильного и прохладного ручья не нашлось. — когда я, преодолевая приступы боли в подранном плече, протиснулся в середину зарослей, там нашелся лишь крохотный ключ, пополняющий быстро высыхающей влагой грязную лужу. Однако привередничать не пришлось. — Аккуратно, набрал полные фляги, — свою и Хииовитаакову, которую догадался снять с его пояса, стараясь впускать лишь верхний, наиболее чистый слой воды.
Выполз. Дал напиться своему врагу. И горько вздохнув сказал. — «Ну, показывай свои раны».
Жаркая августовская ночь, почти не дающая прохлады. Оглушительно трещат цикады, где то вдалеке кричит какая-то ночная птица… а может лягушка. — Не разбираюсь я в них. И на все это, с непостижимо высокого неба, с интересом, будто зрители в театре, поглядывают далекие звезды. И сейчас, когда атмосфера не мешает смотреть на них, кажется что между тобой и этими звездами ничего нет, и ты даже чувствуешь взгляд какого-то там альдебаранца который в этот момент так же сидит на своем альдебаране, и тоже пялится в небо.
Пялится в небо, и видит этот одинокий, потрескивающий сухими ветками кустов крохотный костерочек, зажженный не столько для тепла или приготовления еды, сколько для уюта, и чтобы не оставаться один на один с ночной Тьмой, под пристальными взглядами этих звезд.
У костерка сидят двое…
— Вишь ты. — Многозначительно шепчет чей-то голос. — Видал чего, — у шамана то нашего, раны на том же плече, что и у тигра!
— …и не буду я на тигра этого лишний раз глядеть. Ну его на ***. — Шепчут в ответ, добавив в конце, новомодную, разработанную лично мной, формулу отворота.
— А чего?
— А того, олух. — Пошел наш шаман на мертвяка охотиться, а убил тигра. Да видать не простого, раз тот смог его поранить…
— Так ыть аиотеек-та…
— Во-во. — Ты и подумай. — Аиотеек живой, — его шаман не убил, а даже перевязал зачем-то. А рядом тигр мертвый лежит. Вот и соображай сам, стоит ли лишний раз на того тигра глядеть!
— Ну его на ***. Ну его на ***. Ну его на ***. — Долгая пауза, озвученная воем местного аналога шакала, да постреливанием хвороста в костре… — Так ты думаешь что это… — Не выдерживает первый голос. Но второй, его грубо прервывает.
— Ох и дурень же ты Тов’хай. — Вроде ведь солидный воин, и муж смышленый, — на Совете тебя как седого старца слушают. А будто дите малое, — простейших вещей не понимаешь, и нос свой, куда не след, суешь. Будто не знаешь что про такие вещи ни говорить, ни даже думать не надо. А то притянешь к себе всякого…
Опять долгая пауза…
— А вот что ты насчет мертвяка думаешь? — Опять не выдерживает Тов’хай. Парень он, несмотря на немалый жизненный опыт, еще молодой, — мистикой вдоволь не переболел, и сдерживать любопытства не научился. — Некоторые говорят, что он оттого появился, что сразу скальп с него не сняли. — Пролежал всю ночь на песке, встал и пошел. Потому как скальп надо сразу снимать, а иначе вон оно чего получается!
— А чего тогда он один встал? — Задает резонный вопрос неизменный напарник Тов’хая, Нит’као. Чувствуется, сколько ни боролся он сам, с собственным желанием почесать язык на запретные темы, но уж больно заразным оказался этот вопрос, и «чесотка» перекинулась и на него. — Не так, понимаю я, все тут просто. Видать думаю не простой это аиотеек был, раз наш шаман с ним, посреди боя его дразнить начал, да на бой вызывать.
— Так ведь это я его с Вик’ту, копьями-то того…
— Вот-вот! — Полезли куда не след, и «того»! Кабы шаман его сам убил, как хотел, уж небось бы не ожил. А вы, дурачье молодое, сунулись, ан убить-то насовсем и не смогли.
— Так я думал что он шамана-то того… Вот и…
— Торопыга ты еще Тов’хай. Трое детей у тебя, а сам еще чисто дите малое. Будто ты нашего Дебила не знаешь? Он же вечно всегда слабеньким да бестолковым прикидывается, а сам… Ни ты. Ни даже я, в стольких битвах не участвовали, сколько он прошел. И с воинами, и с демонами, и с чудовищами разными дрался, и всех побеждал. Просто рассказывать об этом не любит.
— Ну дык а чего же это он ТАК???? Коли ты про себя говорить не будешь, подвигами хвастаясь, как люди о том узнают? За что уважать будут?
— Не знаю. — Вздыхает Нит’као. — Видать большая в этом есть мудрость и сила. Нам не понять. Однако сам подумай. И имя у него… будто насмешка какая. И сам, на вид будто прибрежник недокормленный. Иной раз такую нелепость сделает или скажет, что и дите малое постыдилось бы. А про большие свои дела, помалкивает будто что неприличное сделал.
А видать потому все это, что знает, что про некоторые вещи лучше промолчать. А то притянешь к себе всякого…
— Чего всякого?
— А того. Он же за Кромку, почитай как ты по нужде, ходит. У него небось Там, у костров предков, уже давно собственный чум поставлен, недаром бабы говорят, что он туда специально свою первую жену отправил. А знаешь как туда дорога непроста?
