— То есть, эта атака не направленна была непосредственно на нас? — повел бровью глава дома Ротшильдов.
— Именно. — расплылся в улыбке Морган. — В мирное время обнародуй он эти материалы — нас бы в порошок стерли. В сопли. А так… — он сделал неопределенный жест рукой. — Мы в основном выжили, хоть и понесли кое-какие потери. Не все. Но главное заключается в том, что он не собирался убирать нас со сцены. Просто использовал как громоотвод.
— Временный, — поморщился Ротшильд. — Через несколько лет Франция размажет и его, и его Союз как гнилое яблоко.
— А зачем?
— В смысле?
— Ну… Зачем Франции это делать? Что между собой не поделили Союз и Франция?
— Как минимум Германию.
— Это, кстати, удивительный курьез. — усмехнулся Морган. — Я совершенно не понимаю, как французы хотят обуздать западных германцев. У них же реваншизм и ненависть к французам после стольких лет войны.
— Ха! Больше читайте газет! — воскликнул Варбург. — У немцев ненависть не к французам, а к тем людям, из-за которых они проиграли. И сейчас французы ведут активную пропаганду, рассказывая немцам, что их предали аристократы и евреи. А так они — ого-го!
— Ну евреи — понятно, — улыбнулся Морган. — В любой неприятности всегда виноваты евреи. Но аристократы то тут при чем?
— А кто дал себя обмануть евреям? — фыркнул смешливо Варбург. — Их выставляют вырожденцами и природными идиотами, которые занимают слишком много высоких постов, не соответствующих их личным качествам. Про имущество и речи и нет. Непомерно много. Несправедливо много. И его было бы недурно отнять да помедлить промеж народа. Что народу очень по душе.
— Смешно, — согласился Морган. — Но да. Простые люди нуждаются в простых ответах на сложные вопросы. Даже если они не верны. Впрочем, это не объясняет, как они компенсируют реваншизм немцев.
— После той катастрофы в которой немцы жили более десяти лет им, на самом деле, сейчас хочется только одного — хорошей, сытной жизни. — хмуро заметил Варбург. — И они пойдут за тем, кто предложит им это[1]. Французы предложили.
— И что, это полностью гасит их реваншизм?
— В основном. Реваншизм немцев базируется на аристократии и офицерском корпусе. Первые почти полностью покинули Баварию и Ганновер после начала травли, опасаясь за свои жизни. Вторые это сделали еще раньше — при оккупации. Простые солдаты же и унтера слишком политически безграмотны для таких сложных желаний. И их мнениями слишком просто манипулировать. Особенно под пиво. А обывателям на реваншизм плевать. Им бы покушать. И выпить опять же. Лезть в окопы кормить вшей мало кто из них на самом деле желает.
— И… неужели у них получится?
— Хлеба и зрелищ, — пожал плечами Варбург. — Ты думаешь, что что-то поменялось в этом нехитром правиле?
— А Италия?
— Муссолини держался на общественном консенсусе. Его больше нет. А север Италии относится к югу с изрядной прохладой, причем взаимно, — заметил один Ротшильдов. — Да и вообще — вся Италия — это лоскутное одеяло. Так что план возрождения Империи Карла Великого вполне реален, хоть и абсурден на первый взгляд.
— Это неожиданно, но пусть так, — кивнул Морган. — Однако в случае его успеха никаких поводов и оснований для войны между Парижем и Москвой не будет. Германия окажется поделена. А ее восток не стоит войны.
— Мало ли поводов?
— Я не проводы, а про резоны.
— Друг мой, — улыбнулся глава дома Ротшильдов. — Вы слишком далеки от Франции этих дней. Она последние года полтора только и наполнена, что разговорами о былом величии. И жаждет вновь, как во времена последних Людовиков стать гегемоном Европы. А значит и мира. И после восстановления Империи наивно предполагать, что у французов не начнется головокружение от успехов. Союз же развивается слишком быстро и активно вмешивается в международные дела. Так что… — сделал он неопределенный жест рукой.
— Уже сейчас, — дополнил его Варбург, — среди французов разгоняется идея о том, что русские предали их во время Великой войны. И что их нужно наказать за это.
— Народ — это народ, — пожал плечами Морган. — Когда он что-то решал?
— Насколько я могу судить о характере Петена — он и сам так думает. И не только он. Для французского генералитета, который по факту и контролирует сейчас Францию, русские — это дикие туземцы. И тот факт, что они слишком быстро развиваются и ведут свою политику, игнорируя голос Парижа — словно личное оскорбление. В их понимании именно они переносили всю тяжесть войны, а русские просто бездельничали. Прохлаждались. И вообще — русские народ неполноценный и Союзу не место в ряду великих держав.
— Бред какой-то, — покачал Морган головой.
— Не все люди думают рационально. — усмехнулся Ротшильд. — Тот же де Голль, насколько я знаю, грезил этими идеями с детства. И русских в целом презирает. Специально отправившись воевать с ним в Польшу. Что в первую, что во вторую кампанию. А он сейчас герой Франции — ее символ и олицетворение французского воинства. Его речи собирают бурные аплодисменты больших залов.
— Вы думаете, что война неизбежна?
— Так и Фрунзе думает.
— Признаться, не могу в это все поверить. Война ради каких-то навязчивых бредней без всякого практического резона. Вы серьезно?
— А как начиналась Великая война? Как будто в ней имелась хоть капля здравого смысла. — улыбнулся Варбург.
— Да, но она подготавливалась годами.
— А тут нет? Она ведь не завтра начнется. Люди после Великой войны чувствуют разочарование. Они ожидали иных плодов от всех этих усилий. И теперь, когда им дали простые ответы на сложные вопросы, подарив надежду, вновь приободрились. Французы хотят, чтобы Париж стал столицей мира. Не все. Но с каждым днем их становиться все больше и больше. Союз готовиться защищаться. Англичане же планируют на всем этом погреть руки.
— А японцы? Скажите тоже на что-то претендуют?
— Претендовать-то претендуют. Но после того как главная драка в Европе завершится, их поставят на место. Кто бы в этой драке не победил.
Морган немного помолчал.
Ударил кием по мячу, пытаясь загнать его в лузу.
Промахнулся.
Пыхнул сигарой.
И спросил в уже который раз:
— То есть, вы считаете, что война между Союзом и Францией неизбежна?
— Да. — хором ответили все присутствующие.
— Великобритания прикладывает для этого все усилия, — добавил старший Ротшильд. — Да и в самой Франции дураков хватает.
— И на кого вы бы поставили?
— Уж точно не на Союз.
— Это еще почему?
— Тот экономический рост, который Фрунзе сумел показать, это и не рост вовсе, а просто наведение порядка. Еще год-два такого темпа. И все. А дальше — рост экономики Союза скатится к 3–5 процентам в год. Может быть рывками в 7-10 процентов. Но в целом — это не так много. И не факт, что продлится долго, так как они упрутся в рынок сбыта. Что спровоцирует спад. Кроме того, внутри Союза против Фрунзе вновь крепнут заговоры.
— Опять? — хохотнул Морган. — И кто в этот раз?
— Партийная номенклатура. Он ведь оттер партию от власти, лишив всего. И…
— Это не серьезно. Кто за ними пойдет? Чтобы свергнуть Фрунзе нужна армия.
— Чтобы свергнуть Фрунзе, его достаточно убить. Наследника у него нет. Так что… — развел руками Варбург.
— И сколько раз это пытались сделать? У кого-то получилось?
— Упорство и труд творят удивительные вещи.
— Помните, чем закончился последняя попытка переворота?
— Фрунзе недооценили.
— А сейчас что? Что-то изменилось?
— Среди старых революционеров ходят разговоры о том, что генсек стремиться возродить монархию. Среди монархистов, хм, скрытых монархистов, что он развел либерализм и демократию. Среди военных вновь проснулась тема затирания. Армия то небольшая. Туда отбирают только лучших. Остальные в милиции сидят и весьма этим недовольны. И так далее. Так или иначе, но по элитам идут разброды и шатания. Тем более, что Фрунзе довольно строг и карает за воровство или невыполнения обязательств. А это, как вы понимаете, совсем терпеть невозможно. Разве для этого они революцию делали?
