хочу идти на жестокость?
— Тогда у вас проблемы, — пожал он плечами. — Занимая такое положение, как у вас, без жестокости не обойтись. И в целом, в нашем мире правит сила.
— Это твоя философия? Кто сильнее — тот и прав?
— Это слишком примитивно. Нет правых, как и нет — не правых. Вместе с тем правы все, если взглянуть на вещи с их стороны. Коротко говоря, прав тот, кто может навязать свою правоту. Хмм, — остановился он, — в общем-то, да, прав тот, кто сильнее. Да вы только взгляните на людей. Какие они все странные. Даже не знают, чего сами хотят. Вот был у меня такой случай интересный. Еще по молодости. Я тогда избавлял дома от лишнего хлама.
— Никак иначе, как воровал.
— Никак иначе, как воровал, собственно, — улыбнулся он. — Так вот, была у меня одна такая, если хотите, фишка: перед тем, как наведаться к кому-то домой, я с ним где-нибудь пересекался, перекидывался парой слов. Так вот, заприметил я отличный такой домишка. Зелёная травка, высокий забор, фасад великолепный — все то, что так любят богатые. Ну и, собственно, встретился с хозяйкой этого дома. Дама великолепная, скажу я вам. Вся изящная, знала себе цену. Мы тогда познакомились на одном балу, куда я проник под самозваной личиной. Подхожу к ней, значится, представляюсь вымышленным именем, комплименты и все такое, все как обычно, но тут замираю и смотрю на ее обескураживающее декольте. Глаз не оторвать. Зрелище, скажу я вам, поистине великолепное. Прибавьте к этому еще мой молодой организм. В общем, прилетает мне пощёчина и крик, как я смею глазеть туда на неё. Выразилась она, конечно, более изысканно, как и подобает даме её положения. Это уже я вам передаю таким мрачным языком. Держусь я, значится, за щёку и говорю ей: «зачем же тогда так одеваться, если не хотите, чтобы на вас туда смотрели». А она меня как обвинит в ответ, сказав, что я невоспитанный мужлан. И вот теперь скажите мне, как люди могут понять, правы они или нет, если даже не знают, чего сами хотят. А ведь она хотела этого. Я это понял потом, когда связал ее и жемчуг складывал себе в сумку. Нет, — остановил он меня, — я не такой. Пошлость — это не моё. Хотя соблазн был, да, был, тем более, когда она так смотрела тем пожирающим меня взглядом. Не иначе как хотела. Бедная женщина, прячет собственные желания за маской приличия. Вот и получается, что люди даже себя не знают, а как им знать, кто прав или не прав? Только вот и остается, что делать правым того, у кого дубина по больше, лишь бы была рука, что удержит. Все просто.
— Благо в мире есть люди разумные, которые так не считают. Иначе бы никто не стремился к просвещению, а у власти сидели бы лютые тираны, — откинулся я назад, упершись об спинку стула.
— Вы, правда, в это верите? В свои слова? — удивился даже он, хотя ничего такого я здесь не усмотрел.
— Чему ты так удивляешься?
— Признаюсь, считал это элементарным для людей из такого круга, как вы. Поэтому я немного обескуражен. Честно, я обескуражен, — в момент мне казалось это своего рода издёвка, но видя его твердое выражение, я понимал, что он серьёзен.
— И о чем же ты? — спросил я спокойно, не внося колебания в голос.
— О дубине и разумных людях. Разумные люди на то и разумные, что держат за поясом самые огромные дубины. Формы отличаются, но суть всегда одна. Вы думаете, просвещение ведёт людей вперед, или, скажем, тот же разум? Нет, право ухищрения в методах убийства дает людям то, что мы именуем цивилизация. Первые люди объединялись в племена, потому что так было легче ловить дичь или защищаться от хищников, ну или отбирать у других людей, или также защищаться от других людей. А медицина — как, если не на войне изобрели большинство средств к лечению, потому что легионеров нужно было, как можно скорее возвращать в строй, чтобы они шли убивать. А учения — люди накапливают знания и навыки, передают их и учат им своих детей, только чтобы те потом стали сильнее и лучше убивали других людей. Вам достаточно взглянуть куда больше худеет казна — именно на военное дело. На дубину. Вот скажите мне, сир Деннар, почему мы напали на соседнее королевство? По какому праву? Защищали честь. А разве стоит оскорбление одного человека жизни тысячи других? Что сделали те другие, которых вы шли убивать, только если не хотели быть свободными? Или это вы шли их освобождать? Возвращали земли у тех, кто вернул ее до этого. Война, говорят вам, штука благородная, где вы станете героями, и вас будут чествовать. Нет, сир Деннар, война — это дерьмо, сплошное дерьмо: сначала вы срете поносом от сплошной дизентерии, а потом срете перед боем от страха. Война — это крики, стоны, кишки наружу, кровь, грязь, еще раз кровь, моча, опять говно, и все это смешивается в одно. А цель всегда одна, обертка лишь разная — деньги и дубина, потому что больше. Не жизнь, а залупа какая-та.
— Должен сказать, я немного разочарован. Не от слов тобой сказанных, а словам сказанных тобой, — сделал я акцент на последнем слове. — Мне казалось, что ты куда умнее. Очередной раз убеждаюсь, что умный и разумный разные представления.
— Знаете, теперь я начинаю ненавидеть себя еще больше, — выдохнул он и вместе с тем неоднозначно повернул подбородком. — В прошлых наших беседах вы как-то сказали, что большинство людей добрые, но деяния злых звучат громче. Простите, но я с вами не согласен и придерживаюсь прямо противоположного и чуточку иного мнения: большинство людей злые, но и добрые не совсем их заглушают. Дело все в системе. Если бы не система — законы, страх перед потусторонним, или какие-либо еще установки внешние и внутренние, — сдерживают их, в ином случае человек бы погрузил всё в хаос, желая лишь собственное «Я». Но, тем не менее, при всем моем желании уйти в отшельники — построить себе хижину где-нибудь в отдаленности, завести скот, сцеживать сыворотку для сыра и копать грядки в огороде, — я остаюсь существовать с людьми, не в силах покинуть общество. Когда я с ними, значится, я их всех ненавижу, но стоит мне остаться наедине, я хочу вернуться к людям. А теперь вот вы сказали о своем разочаровании, и это меня обидело, хотя не следовало, ибо я внушал
