Ну я в беролака собрался, рванул. И, вскоре, нагнал пучеглаза. Последний стоял на земле под деревом, щерил на меня пасть и злобно сверкал глазами, но стоял на месте.
«Тело человека тут лежит», — любезно пояснил Потап. — «И… хотя нет, я сам», — вдруг выдал он, и вокруг меня заклубилась энергия, становясь здоровенным медведем. Этот медведь просто шагнул к пучеглазу, да и схарчил его огромной пастью.
А я бултыхался внутри и старался что-то понять. Что-то понял: Потап не просто сожрал «владеющего». Он, похоже, сожрал именно тотемного зверя. При этом сейчас не «поглощал», а проводил некую, довольно кропотливую и сложную работу с сожранным. По результатам этой работы в меня вернулся отожранный небольшой кусочек (реально небольшой, но без кусочка себя некомфортно), и потекла некая странная энергия. Причём, именно в меня, что меня удивило.
«Мне — нельзя», — отрезал Потап. — «Но не пропадать же добру? Толку тебе от этой хрени немного, но пусть будет».
— А что это такое? И почему…
«Это — жадный дурак» — очень «фактурно» создал мыслеобраз пучеглаза Потап, с очень идиотским и алчным выражением морды и языком набекрень.
— А как…
«Доста-а-ал. Ладно, смотри…»
И выдал Потап довольно плотный пакет мыслеобразов. И вот тут, наверное впервые за время нашего «общения», я столкнулся не с «языковым», а понятийный барьером. Часть мыслеобразов я просто не знал, как интерпретировать. Притом, что часть вещей Потап не «озвучивал», буркая: «ничего не скажу, не твоё дело!»
Но судя по тому, что смог понять, выходила такая картина: у зверодухов есть некий «барьер», после которого они становятся тотемными зверьми. Или не становятся, но живут хреново и недолго. Судя по всему, пожирая духов они набирают определённую критическую массу, после которой происходит неприятная вилка: они начинают терять энергии на существование быстрее, чем могут переработать сожранного духа. Если зверодух становится «тотемным зверем» то люди «стабилизируют» его состояние, дают приток энергии и даже дают некий потенциал развития, правда, тут, как и насчёт себя, Потап регулярно буркал «ничего не скажу». Или не становятся, а тут получается весело: дух деградирует или умрёт, если не будет постоянно жрать. Но сожранное надо «переработать», интегрировать в свою структуру, иначе получается нефункциональная химера. Что, кстати, было навкой с которой я сталкивался: противоречивые инстинкты, способы охоты в конфликте, желание жить… Ну в общем, понятно. Может и сильный, но совершенно безумный дух, которого харчат гораздо более слабые, потому что он не функционален.
Хотя первые боги, возможно, получались из таких химер, которые просто по теории вероятности, случайно, могли получаться жизнеспособными.
«Может, и так. Но мой друг — „нормально“ стал», — эмоционировал Потап.
В общем, всё с развитием духов не просто, масса подводных камней, завязанных пусть на духовную метафизику, но всё же «физику» в определённом смысле. Часть — ни черта не понятно из-за скрытности Потапа, хотя понятно, что лично он — именно «не желает» становиться божеством, замерев на грани этого становления и не переходя её. Ну а Потапычи, как я и думал, затыкают «дыры», причём одного меня — вполне хватает…
«Хватает. Но медвежата нужны!» — сообщил топтыгин.
А вот с пучеглазом вышло… ну примерно так, как мы прикинули с Потапом. То есть он мои мудрые мысли снисходительно комментировал «может быть», как понятно, но всё же. У пучеглазого тотемного духа оказался один и только один владеющий. Причём «старый и помирает». И некий дефект духовного развития самого тотемного духа, не дающий завести новых владеющих-медиумов. «Жадность и глупость», припечатала медвежатина зверя, что, возможно, так и есть. По уму — нужно было дожидаться смерти владеющего, совершать некий «откат в развитии», заводить новый род медиумов и «развиваться правильно». Но, похоже, ни владеющий помирать не хотел, ни дух — регрессировать. Соответственно (тут уж я сам рассудил), этот казёл-владеющий вознамерился решить «духовный дефицит» и вопрос продления жизни за счёт… оберегаемых. Отсутствие слуг в особняке — похоже, следствие его первых экспериментов. А дальше он стал терроризировать свою деревню, сознательно создавая навов. Которые потихоньку откармливались и которых он, точнее, тотемный дух, неспешно собирался пожирать. В отличие от духа правильного, даже отожратая навь выходила не такой опасной пищей, как дух «правильный», ну и «ферма навов» давала возможность (теоретическую, как понятно) жрать неспешно и с минимумом последствий.
Подобная неспешная диета вполне могла как пучеглазого тотемного духа усилить (правда, не вылечить, как утверждал Потап), так и продлить жизнь владеющему.
При всём при этом, я полагаю, владеющий впал в маразм и прочий альцгеймер. Не потому что хотел жить и не потому что становился упырём во всех смыслах по отношению к оберегаемым. Желание не умирать понятно, ну а мораль и прочее — не всегда работающие вещи (если они есть), когда костлявая клацает костлявой пастью у самой задницы.
Идиотом этот владеющий был из-за места, где он решил проводить свои эксперименты. Ну ладно, слуг в особняке я ещё могу понять. Но вот использовать деревеньку как «ферму навья» — верх идиотизма. Она на дороге, и ну сожрут навы караван, ну два, сколько-то путников. Возможно — уже сожрали, кстати говоря, ценностей в сундуке побольше, чем должно быть у заштатного владеющего с мелкой деревенькой.
Но всё это — временно: жрецы Пантеона и службы корифея этим заинтересуются, и пучеглазого упыря так или иначе вскоре поймали бы. В общем — подставлялся по глупости, с закономерным итогом,
«Всё», — отэмоционировал Потап, начиная развеиваться и выпуская меня из своих призрачных недр.
Я, вывалившись из призрачной медвежатины, попытался отвесить исчезающей мохнатой заднице возмездного пенделя, но он был слишком «призрачен», исчезая. И, напоследок, я услышал неизменное: «я — спать!» — приправленное весельем и ехидной мордой мохнатой сволочи, несомненно, в ответ на мои потуги восстановить справедливость пинком.
— Точно — сволочь мохнатая, — вынес я окончательный вердикт. — Но, когда-нибудь…
«Пиналки не доросли!» — ликовала вредная медвежатина. — «Хр-р-р!!!» — очень противно заэманировал храпом мохнатая скотина.
Ну а я вздохнул, да и пришёл в себя в койке.
— Как, Михайло? — тут же поинтересовался Карий.
— Справился, но… ладно, подельники, пойдём посмотрим на этого «сильного нава», — встряхнулся я.
И потопал к месту, где Потап захомячил пучеглазого: корреляция места-расстояния мира нави и яви была интуитивно-понятна, несмотря на «натурализацию» следов деятельности человека.
Под деревом валялся… да мумия, блин! Дохлый дед, без зубов, без волос, только раскидисто торчащих из носа и ушей. Сморщенные скрюченные мощи, у которых альцгеймер и прочие хвори, которые я приписывал — были просто нормой существования. Но в грязном мундире, с шашкой, изукрашенной пищалью за спиной (несомнено, позволяющая скрюченной спине не ронять старую развалину при ковылянии). Такое, не самое приятное зрелище.
— Владеющий⁈ — изумлённо выпучил свои криповатые глаза Зорга, сверх природного.
— Угу, — задумчиво ответил я.
— А…
— Не знаю. Знаете что, подельники, — принял я решение. — Была навь, сильная. Бродила вокруг деревни и жрала навь слабую. А владетель помер сам. От старости.
— Не понял, — признался Зорга.
— Понял, — с кивком признался Карий. — И ты, птах, всё понял: не мог владеющий такого непотребства совершить. Как Михайло сказал — так и было!
— Э-э-э… ладно, так и было, — задумался, но по-птичьи кивнул птах.
— Ладно, двинулись… — махнул я лапой.
— Деньги, — ровно напомнил Карий. — Или твой трофей, Михайло, — указал он на дохлые мощи. — Или просто клад ничейный, что мы нашли, — сделал он морду невинно-непричастную. — И Лидари сообщать не будем, не обеднеют.
— Логично, — признал я.
— А Грозный и его ертаул? — поинтересовался Зорга.
