до беды прижигает.
Короб с марой будто ожил, тварь внутри засуетилась, завертелась, изнутри послышалось тошнотворное верещание и пронзительный хохот.
Леший качнул кроной, пробормотал задумчиво:
– Ишь как взбеленилась, видать, правильную я думку додумался… Эхх.
Он махнул веткой и пошел в лес. Неждана отошла от корзины с марой, обхватила себя за плечи и повернулась к оврагу лицом, выискивая глазами фигуру Лесьяра – может, возвращается уже.
– Отпусти-и меня, – прошипела тварь из короба. – Отпусти, я могу помочь.
Девушка обернулась, замерла.
– Ты знаешь, как справиться со Жницей?
Создание внутри короба не успело ответить – из-за кустов, ломая подлесок, выбрался Лесьяр. Глянув на Неждану сурово, бросил:
– Пойдем, до темноты надо добраться до деревни.
Неждана не стала спорить, заторопилась за аптекарем – тот прибавил шага, и теперь девушка едва поспевала за ним. Но остановиться не просила – сама боялась что нового нападения лухарей, что мар, что Жницы. Не прашивала и о деревне, в которую шли. По бокам тропинки темнели высокие сосны, ели, нахохлившись, ожидали приближения ночи. Из-за пригорка темнели кресты заброшенного кладбища – когда-то тут стояло поселение новгородских купцов, да сгорело дотла пару зим назад. Люди ушли, погост остался. И сейчас, когда Неждана шла за аптекарем, из-за покоившихся крестов то тут, то там светились гнилушечным светом глаза голодных кладбищенский мар.
Тварь, что сидела в коробе за спиной Лесьяра, заволновалась, корзина заходила ходуном. Лесьяр ударил по стенке, пригрозил:
– Умолкни! – и добавил не то себе, не то Неждане: – Ишь ты, дом почуяла …
Княжна замерла, когда подвел он ее к берегу неглубокой и вечно ледяной речки Зва́нки. Зубастые утопленницы, завидев Лесьяра с гостьей, зашипели:
– Как посмел ты! – прыгнули на мокрые камни у берега, потянули свои покрытые тиной руки к княжне, пытаясь схватить за полы плаща, утянуть на дно.
Княжна взвизгнула, бросилась к аптекарю, с перепугу схватила его за руку.
– А ну тихо! – рявкнул Лесьяр, обращаясь одновременно и к ней, и к русалкам. – Разверещалась нежить… Вас забыл спросить.
Им открылось небольшое селеньице, окруженное излучиной реки и запрятанное меж сосен. В окнах уже горели желтоватые огни лучи́н. Лесьяр направился к шаткому мостику, упиравшемуся в туман. Бросил Неждане:
– За мной иди.
Он пробормотал «забы́ти», глубоко вздохнул и набрав полную грудь холодного, болотистого воздуха, шагнул в туман. Неждана, к которой уже подбирались русалки, поторопилась за ним, нырнула, как в прорубь в ледяной туман. На миг оглохла и ослепла, почувствовала плотную завесу, но вот уже вынырнула из нее и оказалась рядом с Лесьяром, за воротами деревеньки. К ним бежала девушка-подросток, угловатая и нескладная.
– Лесьяр пришел! – кричала она. – Не ждали тебя.
– Мир дому погора, – кивнул аптекарь. – Здравствуй, Чара.
Их поселили в домике – не то избушка, не то землянка, Неждана так устала, что не поняла. Рухнула на скамью, едва найдя силы поблагодарить Чару. Суетившуюся для гостей. Девочка поставила на стол крынку с водой, принесла нехитрый ужин. Посмотрела на княжну с тревогой:
– За ней беда тянется, – проговорила.
Лесьяр, сидевший на лавке, вытянув ноги и прикрыв от усталости глаза, кивнул:
– Так и есть. Она разбудила Жницу.
– Беда, – Чара присела рядом с ним. Дотронулась до руки, но тут же одернула руку: – Отец будет против, чтобы вы остались в деревне, ты знаешь уговор… Я просила только за тебя одного.
Лесьяр кивнул:
– Знаю. Ночлег прошу, на заре уйдем.
Чара кивнула, встала и направилась к двери. Задержавшись у входа, прошептала:
– Тебе время поможет… – и вышла, тихонько притворив за собой дверь.
Сквозь сон Неждана слышала их разговор. Потом слышала, как со скрипом избушка качнулась и будто бы поднялась. Пробудившись на миг, открыла глаза. Увидела, как Лесьяр, встав у свечи и раздевшись по пояс, осматривал и обмывал раны. У него было красивое, сильное тело. По спине, от шеи до поясницы темнел затейливый рисунок. Руки работали споро, ловко втирая в кожу золотистую жидкость, которую Лесьяр капал себе на ладони. Тело на миг освещалось золотым, искрилось, впитывая волшебное зелье. Мара шипела из короба, угрожая и проклиная.
Лесьяр с тревогой рассматривал темные пятна, снова проявившиеся на коже. Они припухли, некоторые покрылись тонкой коркой, под которой скапливалась дурно пахнувшая слизь. Другие ссохлись и трескались, кровоточа. Но раствор акханды, заведенный на росной воде, помогал – язвы бледнели и таяли, будто их и не было. Но теперь Лесьяр знал – они появятся вновь.
Мара, возившаяся в коробе, прошептала:
– Знаешь, почему она стала Жницей?
Лесьяр замер. Бросил быстрый взгляд на спавшую на скамье Неждану.
– Если есть, что сказать, говори, – нахмурился, уставившись на короб.
Мара мелко захихикала, завертелась:
– Одной акханды мало для рождения Жницы. Нужна проклятая кровь… Грех, запечатанный ложью…
Сердце Нежданы упало. Зажмурившись, она мечтала только об одном – чтобы мара не умолкала, чтобы объяснила, что произошло. Но тварь внутри короба умолкла. Княжна слышала, как Лесьяр убрал таз с водой, оделся. Посидев за столом, он отправился спать, а девушка повторяла услышанное: «нужная проклятая кровь», «грех, запечатанный ложью». «Жницу что-то привело в этот мир, – пробормотал Леший. – Она просто так не появляется… Грех какой-то за этим стоит, большой, на крови замешанный да запечатанный словом».
Давно минувшее мелькало в памяти Нежданы: отец, мать, явившийся Радимир и его проклятье. И ее, Нежданы, клятва старухе-маре, что мать невиновна… «Что, если я обманулась?».
Князь ходил чернее тучи. Волхв уходил в лес, возвращался с рассветом, каждый раз принося новости одна страшнее другой: лесные жители встревожены, по лесам бродит зло голодное, зверье тревожит, на одинокие деревеньки нападает, скот ворует.
– Ежели это княгинюшка в таком образе, то ее упокоить надо… Пока людишки одно с другим не сложат, да вопросы не начнут задавать. Только скажи, в миг обряд проведу.
Князь не слишком верил обрядам. А если действенны окажутся, не бы уверен, что хочет избавиться от жены.
– Подождем…
Волхв качал головой и смотрел с упреком:
– Гнев народа похлеще гнева богов, как начнутся бунты, что князь не заботится о людях своих, помяне́шь слова мои. А коли пройдет молва, что ты жену свою прикрываешь, то не сносить тебе головы.
Князь кивал и возвращался к работе.
– Будто по кругу ходим, – отозвался один из дружинников и придержал коня.
Лес, обступивший небольшой отряд, стал непроглядным и непролазным. Звериные тропы петляли, уводя в чащу, кроны смыкались над головой, не пропуская и лучика солнечного света. От того лес казался мрачным, гнилым и неприветливым. Тропа цепко удерживала их – несколько раз они пытались сойти с нее, но вокруг тут же обнаруживались топи или зыбучие пески. Всадники возвращались на тропу и плелись вперед.
– Леший чуди́т… – подтвердил второй, привстав в стременах.
Званко нахмурился:
– Дел ему больше нет, кроме как нас по лесу водить, – пробормотал и, пришпорив коня, вырвался вперед.
Дружинники переглянусь, направились за ним, хотя каждый и продолжал опасливо оглядываться по сторонам.
Едва показывалась проплешина между деревьями, они к ней торопились, но стоило к ней приблизиться, как отдалялась она или закрывалась плотной листвой.
– Княжич, – самый старший из дружины нагнал Званко, – погоди! Надо на дерево забраться да сверху посмотреть. Не то сгинем так в лесу.
Званко притормозил коня, посмотрел сперва вверх, на едва пробивающееся сквозь плотную листву небо, потом – на своих людей: в глазах многих уже поселился страх.
– Думал, смелых да бывалых воинов в поход беру, – процедил.
Старший из дружины и бровью не повел, хмыкнул:
– Коли враг встретится, так там и поляжем, а с тварями лесными, что даже из тени не выходят, вошкаться – упаси Перун… Лес незнакомый, мы с дороги сбились… До темноты не выберемся, достанемся лесной нечисти… – Дружинник прищурился: – Ты за тем нас созвал?
Званко недовольно выдохнул, раздраженно спешился:
– Добро… Делай, как знаешь. – И отвел коня к дереву.
Дружинники выбрали дерево с крепким стволом, прочными ветками, взобрались на него. Да только как ни пытались добраться к вершине, не могли – ветки словно дразнили, поднимались все выше, то сбрасывая людей, то заманивая вверх и не позволяя спуститься.
– Вот Леший,
