дочь, и сейчас. И даже тогда, когда случилось непростительное, любил. И сказал тебе о том, когда пришла ты с повинной головой. Правда эта, хоть и горькая, была для меня важнее. Я благодарен был тебе за нее.
Жница выпустила Неждану – девушка, упав на траву, отползла в сторону, к корням деревьев. Опустившись на колени, прохрипела:
– Она не твоя дочь…
Неждана ахнула: так вот, о чем говорил Радимир! Вот из-за чего проклял мать! Закусив костяшку указательного пальца, княжна сжалась.
Олег опустил голову, прошептал:
– О том ведаю, а ты никогда не позволяла о том забыть. Словно отравленная коршуница всякий раз напоминала мне о том, что Неждана – плод греховной страсти твоей.
– Мы прокляты обе: кровью проклятой повязаны, ненавистью соединены… Не разорвать.
Жница, все более возвращавшаяся к человеческому облику, говорила отрывисто, хрипло, через силу. Она стояла перед князем – нагая, уродливая, смотрела на него пристально и колко.
– А меня в чем винишь? – спросил Олег. – Что простил тебя? Что в женах оставил да принял твой послед как дочь… Воспитал как родную, не отказывая ни в ласке, ни во внимании… За что на меня обратила свой гнев?
Мара, стоявшая все это время в стороне, захихикала:
– Принял как дочь? – повторила слова князя. – Если бы не было в ней твоей крови, не нашла бы тебя, князь…
Олег опешил, посмотрел на Неждану.
– Так значит?..
Мара кивнула:
– Я не аптекарь, путевой магией не владею. А потому могу найти только по запаху. Твоя кровь привела меня к тебе. Благодаря крови Серебряная звезда подарила свой луч и проводила к дочери. Какие еще доказательства тебе нужны, человек?
Олег упал на колени.
– Отец, – выдохнула Неждана и неловко подползла к нему, обхватила за плечи. Олег обнял дочь за талию. Прижал к себе. Рядом с ними, став ростом с обычного человека, замерла Жница. Ее кожа, все еще темная и местами сухая, стала светлее, лицо преобразилось, вернув свои человеческие черты. Вторая пара рук усохла, втянулась под лопатки. Покачиваясь, она стояла под лунным светом, омытая его серебром.
Путевой камень, загоревшись, поймал луч Серебряной звезды. Кхарана, бросив в него несколько золотистый нитей, заставила его разгореться ярче, поглотив князя, княжну и Чернаву.
– Иногда люди привязывают к своим грехам всех, кого винят в их свершении, вольных или невольных участников, – прошептала.
Посмотрев на Лесьяра, шагнула к нему. Его беспомощное, израненное тело уже было полностью окутано тонкой лунной паутиной, приковано к земле. Другие мары тоже выглянули из своих укрытий. Аптекарь усмехнулся:
– Вот и поменялись мы с тобой, мара…
– Кхарана мое имя, – отозвалась мара, встав у его ног.
– Кхарана… Только не повезло тебе, я долго не протяну, а значит, помучить вдоволь ты меня не успеешь… Вот такая я скотина.
Он снова усмехнулся и прикрыл глаза, ожидая следующего шага мар. Но его не последовало. Когда Лесьяр снова открыл глаза, семья Кхараны уже не было видно. На лесной тропе, меж деревьев, остались лишь аптекарь и когда-то плененная им мара.
– Я мара, аптекарь. Я приду за тобой, когда ты меня не будешь ждать… – она усмехнулась. – Я дарю тебе то, чего вы, люди, больше всего боитесь получить – ожидание своей смерти.
Она развернулась и ушла в черноту ночи, растворившись в ней. И словно проснулся лес. Заголосили птицы, зашевелилась трава. Сверху, громыхая кроной, спустился Леший.
– А ну, кыш отсюда, не твои это земли! – он склонился к Лесьяру, запричитал: – Это хорошо, что я вовремя пришел! Не то б унесла тебя эта тварь…
Лесьяр был слишком рад видеть своего друга, чтобы разочаровывать его. Он позволил ветвям поднять себя и увлечь куда-то высоко, где скользил свет Серебряной звезды, а ветер ткет полотно лунного узора. Оттуда был так хорошо был залитый ночными огнями Аркаим!
Он очнулся на заимке, той самой куда надеялся отвести Неждану от Жницы. Жесткая подстилка из еловых веток, можжевеловый чай в большой, выдолбленной из дерева кружке, запах леса и свежей росной воды. Открыв глаза, улыбнулся – в небольшой квадратик окна заглядывало солнце.
– Очухался? – от стены отделилась Яга, проворчала куда-то в сторону, в угол: – Очухался он, видишь? Лыбится, паразит окаянный. Отворяй, давай, дел у меня окромя тебя нету, что ли больше?!
В углу зашевелилось что-то большой и лохматое, зашуршало листвой. Лесьяр догадался – Леший.
– Это ты, что ли, Ягу приволок, меня с того света вызволять? – прохрипел, слабо улыбаяст.
– Я, че уж…
Леший встал, загородив лохматой гривой окно. Старая ведьма скрипнула дверью, прикрикнула:
– Отворяй, говорю, сухая деревяшка!
– Не серчай, – прошелестел Леший, виновато качнул ветками.
Яга не унималась:
– Не серчай! Хватают, тащат куда ни попадя, запирают. А у меня, между прочим, своя жисть имеется, окромя вот того, что вас, оглашенных вызволять…
– А ты похорошела, Яга, – тихо отметил Лесьяр.
Старая ведьма поперхнулась своим ворчанием, примолкла. Вытянув шею, заглянула в лицо бывшего ученика:
– Вот хотя б ты заметил. Не то, что этот чурбан… – и добавила: – Правда помолодела?
Лесьяр попробовал привстал, пока не удалось – только голову чуть приподнял да повернул в сторону Яги: старая смотрела с недоверчивым любопытством. Аптекарь усмехнулся:
– Так говорю ж. Неужто б врать стал…
Яга поправила волосы, пробормотала:
– Да с тебя станется… Ладно, все, Леший, выпускай меня! Сами уж дальше, без меня разберетесь!
– Спасибо, Яга! – Лесьяр поймал ее руку, сжал. – Не забуду.
– Да уж пожалуйста, не забудь…
Он отворила дверь, и, продолжая ворчать, вышла. На крыльце еще слышались ее шаги, когда Лесьяр спросил о Малюте:
– Дома был?
Леший промолчал. Лесьяр все понял и без слов, вздохнул:
– Проводи меня.
– Отлежись до завтра, утром и отведу, – отрезал Леший и, качнув над головой аптекаря ветками, заставил заснуть.
Утром, как обещал, отнес к дому.
У Лесьяра сердцн сжалось, как он увидел пожарище.
– Ох, Званко, ох, наделал ты дел… – пробормотал, высвобождаясь из лап Лешего. Тот замер у сорванной с петель калитки.
Юноша прошел к дому – тому, что от него осталось – один.
Как на любом пожарище, здесь было особенно тихо и тоскливо. Совсем как на кладбище. «Оно так и понятно, тут дом умер», – отметил про себя Лесьяр.
Кончиком сапога он расшевелил золу, увидел поломанные лавки, черепки да осколки утвари – все пустое, вещи новые наживет. А вот друга нажить не получится – иногда друг один и на всю жизнь находится.
– Малюта! – позвал.
Погибший дом молчал.
Лесьяр прошел дальше. Найдя обломок метлы, шевелил им сгоревший мусор, уголья да щепу. Дошел так примерно до центра дома, заглянул под стол – крепкая деревянная плаха прогорела с одного угла, а с другого была хоть и сильно присыпана пеплом, покорежена, но цела.
– Малюта! – снова позвал аптекарь.
Он добрался до остова печи, пошевелил золу. Там, под ворохом сырых, не прогоревших палений, нашел шкатулку – ту самую, что мастерил для Малюты, в которую звал, когда собирались переехать. Шкатулка хоть и потемнела, но была цела. Лесьяр поднял ее с пола, отряхнул от мусора. Осторожно открыл.
– Малюта! – домовой, скрючившись, дремал на дне.
На голос хозяина встрепенулся, сел, протер кулаками глаза:
– Неужто вернулся? – Лесьяр кивнул. – А Жница?
– Все, Чернава вернулась… Ты выходить-то будешь или так до нового дома отсиживаться собираешься?
Малюта, подтянувшись на руках, выглянул из шкатулки. Вздохнув, выпрыгнул, по кошачьи изогнув спину и став привычного роста. Отряхнувшись, подбоченился:
– Ни слабо так-то княжич повеселился, – он деловито огляделся. Посмотрел на Лесьяра: – Тут будем перестраиваться или в леса уйдем?
Леший от калитки крикнул:
– Лучше тут… Тут оно как-то привычнее… Я подмогу́, соломы, глины да дерева выделю.
Лесьяр подал плечами:
– Значит, тут и останемся. – Он посмотрел за лес, туда, где высились крыши Аркаима. – Оно и мне тут привычнее.
* * *
Прошло три недели
Солнце светило неярко. На иголках нахохлившихся елок поблескивала роса,
