знала, о ком и о чем идет речь.
– Не терзайте себя. – По-видимому, излишняя чувствительность все же оказалась полезной: Настасья поглядела на хозяйку уже не с подозрением, а с беспокойством. – Ни к чему ворошить прошлое.
– Да, ты права, – Лизавета послушно кивнула.
Как ни больно было это признавать, но с Настасьей следовало оставаться настороже. Нет, Лизавета не думала, что служанка предаст ее, – по крайней мере, не из злых побуждений. Но она могла совершить ошибку, ненароком выдать ее, ведомая искренней, однако чрезмерной заботой.
– Без тебя я как без рук. – Лизавета оглянулась через плечо, одаривая подругу сияющей улыбкой. – Выгляжу просто волшебно! Хотя, наверное, мне не стоит больше употреблять это слово, чтобы никого не тревожить.
Она хитро подмигнула Настасье, и та коротко рассмеялась, как прежде.
– Скажу вашей мачехе, что вы готовы. – Настасья отступила, напоследок окидывая взглядом результат своих трудов. – Она очень за вас волновалась!
Пожалуй, это было возможно. Лизавета вспомнила, как мачеха вступалась за нее, когда отец рассказывал о водяных и только собирался увезти дочь из дома. Как бы все изменилось, если бы она сумела убедить Лизавету?
В последнее время мысли Лизаветы все чаще возвращались к прошлому. Она никак не могла решить, к лучшему все сложилось или к худшему. Не попади она на озеро, наверняка бы сейчас не терзалась вопросами, а была бы, возможно, и счастлива – или, по крайней мере, спокойна. Простая, понятная, предсказуемая жизнь ведь не была чем-то плохим, а только безликим и скучным.
Нынешняя жизнь наверняка напугала бы Лизавету из прошлого. Водяные, мавки, русалки, лешие, убийства и казни – уже одного пункта из этого списка было бы достаточно, чтобы заставить ее упасть в обморок, причем вовсе не напоказ. Да, прежняя Лизавета точно не попыталась бы спасти тот, другой мир, полный ужасов, опасностей и смерти, а доверилась бы отцу, как делала сотни раз до этого. И не заметила бы, как с каждым молчаливым согласием лишается собственного мнения и права голоса.
Каким был этот голос? Тихим, мягким, подстраивающимся под интонации собеседника? Или же звонким и ярким, созданным, чтобы хохотать вместе с Ладом над его проделками? А может, серьезным, звенящим от напряжения, идеально подходящим для перепалок с Яром? И мог ли он быть всем и сразу?
Ответов Лизавета не знала, как и не имела представления о многих других вещах. В чем она была уверена, так это в правильности нынешних поступков. Она должна была спасти Лада и объясниться с отцом, заставить его услышать.
И если для этого необходимо солгать Настасье и мачехе, быть посему.
– Да? – От раздумий отвлек стук в дверь.
– Завтрак вот-вот подадут, вы уже можете спуститься, – с порога обрадовала ее Настасья.
Она и сама словно дрожала от нетерпения – наверное, ждала момента, когда все снова станет как прежде. Лизавета помирится с мачехой и отцом, перестанет говорить странные вещи и вновь будет, хихикая, обсуждать скорое замужество и кандидатов, отобранных для важной роли ее будущего супруга. Увы, саму Лизавету передергивало от этой мысли.
Но она держалась. Радостно улыбалась Настасье, сдержанно – мачехе. Та ждала ее, сидя в отсутствие отца во главе стола, поэтому, когда Лизавета вошла в столовую, они сразу столкнулись взглядами. Мачеха посмотрела на нее долго, изучающе, будто предчувствовала подвох. Но, похоже, не найдя в облике девушки ничего подозрительного, в конце концов приветственно кивнула.
– Доброе утро, дорогая! Я рада, что ты решила составить мне компанию.
Между слов Лизавета услышала разрешение садиться. Обычно она в нем не нуждалась, но только не сегодня. Теперь она должна была предугадывать все желания, соответствовать нарисованным в сознании образам.
Она должна стать идеальной для других.
– Я тоже рада наконец освободиться, – прозвучало до смешного двусмысленно. – От чар, я имею в виду.
Для тех, кто был посвящен в тайну ее исчезновения, Лизавета приготовила особую байку. Идею ей подсказал отец, настаивавший на злом характере Лада.
– Ты уверена, что это были именно чары?
– Абсолютно. – Лизавета улыбнулась уверенно, как только могла. – Мое сознание было как в тумане, когда я приехала. Но чем дольше я была здесь, в родных стенах, тем легче мне становилось. Когда я сегодня утром открыла глаза, морок совсем прошел. Сейчас водяные для меня не больше, чем страшный сон.
– Есть догадки, почему так случилось?
– Не знаю. Может, вышел срок? – она невинно захлопала ресницами.
Этот трюк лучше действовал на отца, который до сих пор считал Лизавету наивным ребенком. Мачеха, не ослепленная родительской любовью, наверняка понимала, что Лизавета успела вырасти и освоить множество навыков, включая главный для женщины в их обществе – притворство.
Однако мастерство Лизаветы, похоже, было на высоте, поскольку к ее маленькой лжи мачеха отнеслась благосклонно.
– Хорошо, если так. Будет жаль, если окажется, что это словно давняя болезнь, у которой могут быть обострения.
– Надеюсь, что вы не правы. – Лизавета налила себе чаю. – Мне нравится, когда я могу видеть мир в истинном свете.
– О, не думаю, что ты можешь.
Лизавета замерла, не донеся чашку до губ. Сердце ее замерло между ударами, дыхание остановилось. Секунда тянулась бесконечно долго, в то время как мысли неслись, натыкаясь друг на друга: «Что она имеет в виду? Она догадалась? Но о чем именно: что это не чары или что я хочу сбежать?»
– Никому не дано видеть мир в истинном свете, таким уж он задуман. Постижимым только для Бога-Отца.
Сердце Лизаветы снова забилось в прежнем темпе, способность дышать и двигаться вернулась. Стараясь, чтобы рука не слишком дрожала, она отпила чаю, намереваясь тянуть время, чтобы вернуть самообладание и способность здраво размышлять.
– На всеведенье я, конечно, не претендую, – наконец согласилась она.
Мачеха улыбнулась.
– В любом случае я рада, что ты чувствуешь себя лучше.
– Не просто лучше, а хорошо. Я бы даже сказала, прекрасно! – Лизавета постаралась сиять не слишком ярко. – Думаю, мне пошло бы на пользу выйти на улицу, подышать свежим воздухом. Как вы думаете?
– О, но что, если тебе станет плохо в городе?
– Я говорю не о городе. Мне было бы приятно просто выйти в сад.
Лет пять назад по прихоти мачехи в небольшом саду на заднем дворе их дома установили изящный фонтанчик. Она же настаивала, чтобы он работал до самых морозов, – а значит, прямо сейчас на улице была свежая, чистая вода, которой можно было воспользоваться для некоторых магических целей.
– В сад? – переспросила мачеха.
Она сомневалась, но недолго.
– Да, не думаю, что с этим возникнут проблемы. Конечно, ты можешь выйти: в конце концов, пойдут слухи, если ты вдруг станешь затворницей.
Желание мачехи достойно выглядеть в глазах общества впервые сыграло Лизавете настолько на руку. Она взяла это на заметку – страх пересудов можно будет использовать вновь, если ей потребуется выбраться за пределы имения. Но пока об этом лучше не заикаться, чтобы не вызывать подозрений.
Лизавета сменила тему. Они обсудили погоду, скорый бал у Соловьевых, разделили беспокойство за отца. Мачеха больше не считала его сумасшедшим из-за веры в водяных: ее переубедило загадочное исчезновение и не менее таинственное возвращение Лизаветы. Теперь она волновалась, как бы с ним ничего не случилось.
– Не случится, – заверила Лизавета. – Он справится и всех одолеет.
Поверила ли ей мачеха, так и осталось неясным. Лизавете пока хватало и того, что ее выпустили из спальни и даже из дома. Чистый воздух помог сознанию проясниться: снял сонливость, заставил забыть о тревогах и вспомнить о том, чего Лизавета пыталась добиться.
К фонтанчику она подошла не сразу. Вода манила ее, зазывно журчала, сверкала в лучах солнца, но Лизавета держалась. Она медленно прошлась по одной тропе, по другой. Завернула в беседку, присела на лавочку рядом с Настасьей, кутавшейся в подаренную на прошлое Рождество шаль.
– Я и не заметила, что до зимы осталось совсем чуть-чуть, – пробормотала себе под нос Лизавета.
В вихре событий она и впрямь не заметила, как осень постепенно начала отступать под натиском холодов. Совсем скоро иней укроет ветви деревьев и листья цветов, лед скует озера и реки.
Гадая, изменится ли в таком случае жизнь Лада и Ольги, Лизавета продолжила моцион. Настасья краем глаза приглядывала за ней, поэтому та не спешила. Останавливалась полюбоваться позолоченною листвою кустарников, по-детски пинала камешки мыском туфли и медленно, очень медленно приближалась
