– Но я вопрошал о княж Константине еще и потому,– уточнил Барух,– чтобы узнать, кому отдать те деньги, которые он оставил моему отцу.
Я чуть не присвистнул от удивления.
Ничего себе. Уникальный случай – иначе не скажешь. Обычно это у кредиторов более хорошая память, нежели у должников – если первые хранят долги в памяти, то последние их там хоронят. Тут же все получалось наоборот.
Я напряг память. Вообще-то дядя Костя что-то такое вроде бы рассказывал, но какую именно сумму он оставил купцу Ицхаку перед своим предполагаемым побегом – это вопрос.
– Батюшка предупреждал меня о том, но заповедал, чтобы я, если судьба сведет меня с почтенным купцом, даже не помышлял напоминать о деньгах.
Стоп! Как это не напоминать?! Сдурел, что ли, чертов голодранец?! На себя наплевать, тогда о людях подумай – ведь к весне ноги протянут! Да и вообще... Разжиться деньжатами сейчас ой как не помешало бы.
И я тут же торопливо продолжил:
– Но в случае, если многоуважаемый Ицхак бен Иосиф сам напомнит об оставленном у него серебре и захочет его вернуть, тогда взять можно.
Да, так будет гораздо лучше. И стесняться тут нечего. Не помню точно, но с десяток тысяч на этих аферах с займом денег Ицхак бен Иосиф заработал железно, а без дяди Кости он их ни за что бы не провернул. Получается, с учетом того что ближайший его родственник ныне только я один, деньги причитаются мне. И точка! А уж отец он мне или дядя – не суть важно. Хотя да, остаются еще пращуры нашей семьи Россошанских, которые прапрапра... но мне они неведомы, так что думать о них смысла нет.
– Он хочет,– кивнул Барух,– он очень хочет. И не только вернуть долг, но и резу, ведь деньги, будь они в руках твоего отца, могли бы сделать еще деньги, хотя,– купец иронично кашлянул в кулак, скрывая усмешку,– судя по тому, что рассказывал мой отец о своем старинном друге, навряд ли за все эти годы он сумел бы нажить хоть десять денег на каждый рубль.
Я слегка оскорбился и даже решил было вступиться, но потом быстро остыл – бизнесмен из дяди Кости и впрямь аховый. Впрочем, если для пользы дела, то можно и слегка обидеться...
– Однако он не только нажил здесь не одну тысячу рублей, но изрядно помог твоему отцу, который заработал еще больше тоже благодаря княж Константину.– И с удовольствием увидел, как улыбка на лице Баруха сменила тональность и из ироничной превратилась в растерянную.
«Ага! – возрадовался я.– Получил фашист гранату? Будешь в следующий раз знать, как хаять моего замечательного дядьку, пускай он даже того и заслуживает!»
– Прости,– смущенно повинился купец,– я не думал, что правдивое слово огорчит тебя. Но тут нет ничего обидного для него. Зато он умел быть настоящим другом, а это куда важнее в жизни. И серебро ты прими, не обижай, иначе как я буду смотреть в глаза своему отцу?
– Да ладно, – снисходительно отмахнулся я. – Чего уж греха таить, он и впрямь был не силен в торговле. И серебро я возьму , коль ты так просишь. Вот только решить бы вопрос с часами – мы ж так и не уговорились до конца.
– А давай так,– предложил Барух.– Я бы не хотел пользоваться стесненным положением, в которое ты попал, судя по одежде, что сейчас на тебе. Будем считать, что я взял их у тебя в заклад, ну, скажем, в восемьсот рублей, которые охотно тебе ссужу под совсем малую резу. А ты, когда разбогатеешь, отдашь и заберешь часы обратно. К тому же, как знать, возможно, тебе пока хватит и того серебра, что ожидает твоего батюшку, и отдавать столь дорогую вещицу вовсе не придется. Кстати, где, ты говорил, их смастерили?
– Я не говорил,– улыбнулся я столь наивной попытке Баруха узнать о мастере-изготовителе,– но, коль тебе интересно, отвечу. Это последняя память о той стране, откуда я приехал. Но там такие тоже никто не делает, кроме одного человека, который трудился над ними всю свою жизнь, а умирая, завещал их мне.
– Тем более память надо беречь,– пожал плечами несколько разочарованный Барух.– Тогда мы так и сделаем. Но вначале о долге...– Он вынул желтоватый листок из какой-то толстой книги в кожаном переплете и, помахав им перед моим носом, пояснил: – Такой я составляю в течение вот уже четырех лет по истечении каждого года. А до меня точно так же делал мой отец. В этом листе указано общее количество дохода за год и выведен доход для вклада твоего отца, незримо участвующего в нашем торговом обороте. Итак, было оставлено тридцать лет назад триста восемьдесят шесть рублей пятнадцать алтын и деньга. Стременной Тимоха, опять же согласно дозволению твоего отца, забрал себе из них двадцать два с полтиной рубля, восемь алтын и деньгу...
– Странно, а почему он взял такую некруглую сумму? – не удержался я от удивленного вопроса.
– А он горстью черпанул,– невозмутимо пояснил Барух.– Сколько поместилось в кулаке, столько и ссыпал в свой кошель. Потом еще раз черпанул. А на третий брать не стал – сказал, что ему до Дона с лихвой, а ежели князь-батюшка жив остался, то ему как раз серебрецо понадобится. Отец потом подсчитал остаток, и вышла та сумма, кою я тебе назвал. Теперь по доходам. В последующий год дела наши шли...
– Ты извини, Барух бен Ицхак...– вновь перебил я его и замялся, лихорадочно соображая, как бы поделикатнее сократить чтение нескончаемых цифр с длиннющего листка, который был исписан аж с обеих сторон – не иначе краткий перечень всех торговых операций за тридцать лет. Проявить неуважение невниманием не хотелось, и я нашелся: – Ежели я сейчас стану тебя слушать, то получится, будто я не доверяю тебе или твоему отцу, а у меня и в мыслях нет, будто вы могли обмануть хоть на копейку.
– Ты столь же вежлив, яко и твой отец, княж Константин Юрьевич.– Барух несколько разочарованно вздохнул, расстроившись, что не получится похвастаться лишний раз своей безукоризненной щепетильностью, а заодно и точностью расчетов, после чего, заглянув на оборотную сторону, торжествующе произнес: – Получается, что вклад твоего отца, каковой я собираюсь передать тебе, благодаря равному участию в наших доходах, впрочем, и убытках тоже...
– А что, были и убытки? – удивился я.
Купец сконфузился, покраснел и быстро произнес:
– Один раз, и то совершенно случайно, из-за целого скопища обстоятельств, которых никто был не в силах предвидеть. Тогда убыток из твоей общей суммы составил...– Он вновь заглянул в листок, отыскивая нужное, но я успел остановить его.
– Нет-нет, и слушать не желаю об убытках. Валяй сразу окончательную цифру, так веселее.
– Как ты думаешь, какова сумма, кою я тебе вручу? – Темно-коричневые глаза Баруха таинственно поблескивали.
«Не иначе хочет меня ошарашить,– догадался я.– Ладно, доставим человеку такое удовольствие».
– Ну уж даже и не знаю...– промямлил я, прикидывая, сколько бы ему назвать.– Неужто целых сто рублей прибавилось?
Барух пренебрежительно хмыкнул:
– Попробуй еще раз.
– Что, аж сто пятьдесят?! – ахнул я.
Будучи больше не в силах оттягивать миг долгожданного торжества, столь часто представляемый в воображении, – видно, как распирало от гордости, купец отчеканил:
– Четыреста девяносто шесть рублей двенадцать алтын и две деньги, ежели перевести на счет, ведомый на Руси.
– Иди ты! – ахнул я.
Такой суммы я и впрямь не ожидал.
«Получается, что всего это будет...»
Из затруднения меня вывел Барух, объявив:
– Итого, слагая с той суммой, что находилась у нас, ты можешь получить в любой день и час восемьсот шестьдесят рублей два алтына и четыре деньги-московки.
«Кажется, мой «атлантик» мне еще послужит»,– подвел я окончательную черту.
– Но если тебя не затруднит,– немного замялся купец,– то просьба не забирать все разом. Я здесь всего месяц, торг идет не столь успешно, как хотелось бы, и потому столько серебра... Нет, если тебе...
– Да что ты, что ты! – замахал я на него руками.– Зачем же сразу? Мне бы пока только хлебца прикупить...
– Ты голоден?! – Барух даже побледнел сокрушенно простонав, ухватился за голову обеими руками: – Вай мэ, какой позор! Представляю слова отца, когда он узнает о том, что я...
