– Пока не доказал, ибо это лишь мои слова,– поправил я,– но не позднее этой осени доказательства непременно появятся.
– Я верю тебе уже сейчас.
– А велика ли будет твоя выгода? – осведомился я.– И в чем она?
– В отсутствии убытков,– пояснил Барух,– а что до величины, то, я полагаю, не меньше трех тысяч, а там как знать. Благодарствуй, княж Федот Константиныч,– вдруг проникновенно произнес купец.
– Да ладно, чего уж там,– засмущался я,– для хороших людей мы завсегда рады. Ты вон тоже для меня сколько всего сделал – и с закупками помог, и с деньгами. Иного возьми – он бы вообще не вспомнил, все-таки тридцать лет назад было, к тому же ни расписки, ни свидетелей, а твой отец и ты... Словом, квиты. Да и вообще, что за счеты могут быть у сыновей старых друзей? – И патетически заявил, закатив глаза: – У нас теперь одна задача – быть достойными дружбы наших отцов.
– Он мне не раз говорил об этом,– тихо произнес Барух.– Другими словами, нежели ты, но говорил. Только я был глуп и не понимал. Теперь вижу, что старческая мудрость куда больше, чем мне казалось раньше.
Я, вспомнив дядю Костю, хотел было возразить насчет старческой, мол, рано ты своего отца туда записываешь, но вовремя спохватился, что прошло в этом мире не десять лет, как в моем, а тридцать, поэтому Ицхак бен Иосиф со своими шестьюдесятью годами или что-то около того, действительно старик, и промолчал.
Больше в тот вечер мы не разговаривали. Чувствовалось, что Баруху хотелось спросить еще кое о чем, но он так и не решился задать вопрос, а я не стал подталкивать – хорошего помаленьку, особенно с учетом моих весьма и весьма скудных познаний в истории. Что же до странного чувства беспокойства, продолжающего меня тревожить, то с каждым часом, проведенным в обратной дороге, оно не ослабевало, а, напротив, усиливалось.
Наконец я не выдержал и наутро четвертого дня пути, резко оборвав на полуслове Ваньшу, потребовал:
– Давай-ка побыстрее. Надо до полудня успеть.– И пояснил удивленно обернувшемуся ко мне Меньшому: – Хочу в баньке попариться.
Ваньша понимающе закивал головой и заулыбался.
– А я, признаться, мыслил, будто она тебе не по ндраву пришлась.
Я невольно передернулся, поскольку на самом деле Ваньша угадал.
Нет, вообще-то я всегда считал себя большим любителем бани. Отец приохотил меня к ней с самого раннего детства. А если вдобавок вспомнить рассказы дяди Кости о парной у князя Воротынского и о царской мыльне, то тут и вовсе, как говорится, слюнки побегут от предвкушения неземного удовольствия.
Но Ольховка была деревней, цари в ней никогда не жили, разве что принадлежала она им, а потому и бани у мужиков топились исключительно по-черному, то есть трубы в печке не имелось и дым из нее, радостно клубясь, плотно застилал всю парилку. Нет, перед началом мытья его, разумеется, разгоняли, но не весь. Присутствие его – и весьма изрядное – все время чувствовалось даже на самой нижней полке, что уж говорить о верхней.
Первое и несколько последующих посещений я запомнил смутно, поскольку был болен, перед глазами все плыло и было не понять – то ли это туман от болезни, то ли остатки дыма. К тому же сил для сопротивления у меня все равно не имелось, а если бы они и нашлись, я бы все равно не дергался, прекрасно понимая – чем дольше пробуду, тем быстрее получится выздороветь.
Словом, стоически терпел.
Однако как только мои дела пошли на поправку, я практически завязал с ее посещением и за последнюю неделю пребывания, к примеру, парился лишь раз. Но спорить с Ваньшей не стал, равнодушно согласившись:
– По нраву, по нраву.
– Ништо,– бодро заверил меня мой спутник.– Таперича ужо чуток осталось – мигом долетим. Я и сам, признаться, об ей, родимой, думал.
– Ну и славно, что думал,– вздохнул я.
Значит, обойдемся без лишних вопросов. Тем более что ответов на них все равно нет. Да и что тут ответишь, коли оно, треклятое, так и сосет, так и тянет.
Кто оно?
Если б знать.
На всякий случай – в дороге опасность можно ждать с любой стороны – я заранее попробовал, легко ли вытягивается из ножен остро наточенная сабля, зарядил пищаль, старательно проделав все так, как и учили. Даже решил запалить фитиль, но потом передумал – от неосторожного движения на первом же ухабе или повороте запросто может вспыхнуть сухое сено на санях.
Так я и въехал в деревню в полной боевой готовности.
Как почти сразу выяснилось – готовность оказалась кстати...
Глава 9
Бои местного значения
Поначалу я даже не понял, в чем дело. Беснующаяся толпа жителей деревни, истошные выкрики и вопли, топор в руках Степана, яростно вгрызающийся в дверь избушки бабки Марьи, Осина, деловито обкладывающий соломой стены хибары...
Какая-то фантасмагория.
Когда я подъехал, никто даже не обернулся – настолько все были увлечены одним-единственным неистовым желанием поскорее добраться до запершейся изнутри хозяйки «пахучего» домика.
Торопиться было ни к чему. Я и Ваньшу осадил, когда тот попытался раскрыть рот. Надо вначале оценить обстановку, а уж потом встревать.
Спустя минуту нас заметили и стали понемногу оборачиваться. Выкрики почти прекратились, но заблуждаться не стоило – это лишь передышка.
– Что за шум, а драки нет? – громко спросил я, подойдя вплотную, и, прищурившись, обвел суровым взглядом стоящих передо мной.
– Драка будет, дай токмо добраться до проклятущей,– прохрипел Степан, вновь всаживая топор в дверь.
– Проклятущей? – повторил я все таким же холодным и невозмутимым тоном.– Ну-ну. Давно ли она проклятущей для вас стала?
– А седмицу назад, егда она свою зловредную душу выказала да лошаденку у Гаврилы потравила,– встрял Осина.– Да ежели бы у его одного. Вчерась еще две пали – у меня и у Ваньши Меньшого.
– Как?! – растерянно ахнул тот и вылез из-за моей спины.– Как же мне без Зорьки быть-то?
– И без коровушки нашей, без Ласкуши,– тихо произнесла жена Ваньши Капа, стоящая в толпе.
– И она, что ль, слегла?! – ужаснулся Ваньша.
– Легла, да больше не встанет – навеки,– тоскливо ответила Капа, и слезы потекли по ее впалым смуглым щекам.
– А бабка Марья при чем? – вмешался я.
– Да как жа. Видали ее, егда она ближе к ночи в лес подалась,– зачастил Осина,– а там и волки, и прочее зверье – небось любого бы задрали, а она целым-целехонька. Опять же что доброму человеку в лесу ночью делать? А ведьме самое времечко для ее черных дел. И было енто прямо пред тем, яко коровенка у Гаврилы сдохла. Вота и помысли.
– А кто видал? Ты небось? – осведомился я.
– Баба моя. У ей, горемычной, пузо с вечера схватило, вот она и бегала бесперечь на двор да приметила. А спустя два дни и вовсе богу душу отдала. Енто ей ведьма и сделала, чтоб, значитца, не выдала. Да токмо промахнулась она – успела Маланья мне обсказать.
– Пришла бы ко мне поутру, я б ей корешков дала, ныне здоровехонькой была бы,– раздался из-за двери глухой голос.
– Ты ишшо гово́рю [25] вести учала, бесстыжая?! – возмутился Осина и зло заметил: – Ну ништо. Недолго уж тебе осталось. Счас мой малец огонь в печке разведет да головней принесет, ужо подогреем кости стариковские.
– У кого еще коровы пали? – спросил я и помрачнел.
Не надо было спрашивать. Да разве ж я знал, что полегло больше половины и осталось всего три, включая ту, что стояла в хлеву у Матрены. Это тоже не преминули поставить в вину бабке Марье – мол, девчонку в учение себе взяла, потому и коровенку пощадила.
– А про добро, которое она для вас сделала, уже забыли? – осведомился я.– Мне вот, к примеру, она жизнь спасла – это как?
– Потому и спасла, что своей ворожбой бесовской все наперед изведала – и яко ты хлебца у купцов прикупишь, и опосля подсобишь. Ей, чай, хошь и ведьма, а тоже исти хотца,– не уступал Осина, чувствуя за спиной молчаливую поддержку остальных.– И в лесу-то, в лесу, она тож приметный следок оставила.
