Я почувствовал себя беззащитным, словно муха на свадебном торте.
– Давайте, – сказал Джубаль. – И смотрите, весло не потеряйте.
Он принялся раскачивать каноэ из стороны в сторону, я последовал его примеру, и вот мы с громким всплеском перевернулись. Уже уходя под воду, я расслышал последнюю команду:
– Огонь!
В воде стояла чернильная тьма. Лишь ухватившись за борт каноэ, я мог хоть как-то ориентироваться и сунул голову под днище из толстого дерева. Как и обещал Джубаль, там сохранился воздушный карман. Самого Джубаля в темноте не было видно, но я слышал, как он дышит где-то рядом, отплевывается и бьет по воде ногами.
Что-то скользкое и чешуйчатое задело мою ногу, и я брыкнулся.
А потом словно весь мир взорвался. Снаряд угодил в наше убежище, и каноэ загудело, как барабан. За ним в реку начали падать другие снаряды: они влетали в воду с громким всплеском – точно бобры били хвостами по воде. Самих всплесков я, конечно, не видел, но отдача очень даже чувствовалась. А затем с приглушенным визгом один из снарядов чиркнул по тому месту, где мы находились всего несколько секунд назад, и погрузился в грязную темную воду где-то позади нас.
– Надеюсь, это отпугнет мсье кайманов, – заметил Джубаль.
И действительно, аллигаторам хватило ума уйти из-под обстрела.
Через деревянный корпус доносились радостные крики. Неужели французы вообразили, что наша лодка перевернулась в результате этих боевых действий? Должно быть, да; и еще они думают, что мы утонули или нас сожрали крокодилы, поскольку на поверхность никто не всплывал. Каноэ в темноте почти не было видно. Джубаль тихонько подгребал одной рукой, придерживая другой весло и борт лодки. Я тоже принялся помогать ему, и вскоре мы как будто бы медленно миновали освещенный кострами участок.
– Кажется, воздуху уже не хватает, – сказал я.
– Терпение, друг мой. Сидите тихо, как мышка.
– А что если кайманы вернутся?
– Тогда мы скормим им вас, чтобы не пришлось скармливать меня.
– Мерси, Джубаль.
– Это ведь вам захотелось наведаться в гавань.
Вокруг по-прежнему царила полная тьма, а воздуха в перевернутом каноэ становилось все меньше. Изредка доносились одиночные выстрелы – я надеялся, что стреляли вслепую, – и еще так и ждал, что того гляди мне в ногу вопьются острые зубы. Я не знал даже, в верном ли направлении мы плывем, но при мысли о том, что я в очередной раз умудрился потерять жену и сына, мне становилось как-то все равно. Я потерпел полное фиаско, черт бы меня побрал!
В конце концов, я начал задыхаться.
– Джубаль, мне нужно глотнуть воздуха, – хрипло пробормотал я.
– Еще минуту…
И вдруг наше перевернутое каноэ с грохотом врезалось во что-то твердое. Мы резко остановились. Неужели французы пустились за нами вдогонку на лодках? Можно, конечно, отплыть к болотам, где меня пристрелят или сожрут живьем. Или же сдаться, и тогда меня повесят или сожгут.
А потом я решил, что слишком устал, чтобы плыть.
– Вылезаем, – скомандовал Джубаль.
– Чтобы сдаться?
– Не сдаться, а спастись.
И вот я вынырнул из-под нашего суденышка. На днище, в том месте, куда ударил снаряд, красовалась большая выбоина, но в целом, что удивительно, каноэ не слишком пострадало. Должно быть, оно было выдолблено из дерева необычайно твердой породы. Я протер глаза и увидел в полутьме белые скрещенные позументы на военных униформах, а потом открыл рот и зашелся в кашле, готовый извиниться за то, что метнул тесак во французского главнокомандующего.
Лишь потом я вдруг заметил, что лица у этих вояк темные и что они протягивают нам руки из рыбацкой лодки.
– Вы повстанцы? – спросил я у них.
Меня подхватили чьи-то сильные руки.
– Освободители, – услышал я в ответ.
– Давно пора, – проворчал Джубаль.
– Но, может, это вы опоздали, – ответил ему один из солдат. – Или, может, генерал Жан-Жак Дессалин сердится, что вы появились с совсем другой стороны, а не там, где вас ждали.
Я вздохнул.
– Боюсь, это моя вина. Не тот маршрут выбрал.
– Мой компаньон – полный идиот, Антуан, – добавил Джубаль, стоявший рядом в воде. – Но он может оказаться полезным.
Его соратники втащили меня в лодку.
– Что-то не выглядит он полезным, – заметил мужчина с сержантскими нашивками. – Скорее, смахивает на утопленника.
Все чернокожие дружно расхохотались. Джубаль влез в лодку и уселся рядом со мной. Костров, разведенных французами, видно не было – кругом царила тихая темная ночь.
– У меня есть срочное сообщение для генерала Дессалина, – сказал я.
Антуан всем телом подался вперед.
– Тогда тебе надобно побыстрее передать его генералу, пока он решает, убить тебя или поджарить на костре, белый человек.
Они снова рассмеялись. Я же молча взмолился о том, чтобы это веселье не привлекло внимание французов. А то еще снова откроют огонь.
Мы с Джубалем, совершенно изнуренные, выбрались из лодки повстанцев и заснули прямо на берегу. С воды нас видно не было, так как лодку прикрывали мангровые деревья. Спали мы мертвым сном и проснулись, лишь когда солнце стало нещадно припекать и нас начали донимать назойливые насекомые. Затем нас накормили завтраком из жареной свинины с бананами, и мы жадно ели, наблюдая за беготней крохотных сухопутных крабов и кайманами, которые лежали в воде поодаль и изредка лениво позевывали. Наш эскорт из дюжины чернокожих был вооружен, как пиратский отряд – пистолями, мушкетами и штыками. А вот вместо шпаг и сабель у них были ножи для рубки тростника и мачете. Мальчишка лет десяти притаился высоко на дереве: он разлегся на ветке неподвижно, как кот, и наблюдал, не появятся ли французы.
– Похоже, ты любишь навлекать на себя неприятности, белый человек, – заметил Антуан, которого успели повысить в чине от простого рядового до полковника. – Сроду не слыхивал, чтобы одна дурья башка вызвала столько стрельбы.
– Не одна, а две, если считать Джубаля, – возразил я.
– А мне показалось, они в тебя целились – или нет?
Я призадумался.
– Просто я часто становлюсь жертвой недопонимания.
– Он думает сердцем, а не головой, – заметил Джубаль.
– То есть всему виной женщина, – догадался Антуан. – И на первом месте у нас петушиный инстинкт, а не осторожность.
Все присутствующие засмеялись.
– Даже хуже, – сказал Джубаль. – Не просто женщина, а жена.
– Одни заботы да хлопоты. Никакой свободы, – изобразил на лице сочувствие Антуан.
– Вообще-то я всегда все тщательно планирую, а моя жена в этом смысле даже превосходит меня, – заявил я. – Просто эти французы в Кап-Франсуа очень уж возбудимы.
– Ну, теперь попробуешь, как там у нас, на другой стороне.
– Вы вроде бы более веселые и расслабленные.
– Это потому, что мы побеждаем.
И вот в сопровождении эскорта из повстанцев я зашагал по заброшенному полю тростника, все еще прихрамывая после растяжения лодыжки, босой и с ноющим от боли ухом. Хорошо, хоть красноватая земля здесь была взрыхленной и достаточно мягкой. И еще я радовался тому, что потерял свой сюртук; к чему вообще носить какие-то сюртуки на Карибах? Негры подарили мне новую соломенную шляпу и намазали пеплом мои нос и уши, дабы те не обгорели на солнце.
Грязные дорожки, соединяющие плантации, вели в нужном направлении, но вместо величественных особняков в колониальном стиле здесь были лишь развалины, напоминающие о двенадцати годах рабства. Все кругом выглядело таким запущенным и заброшенным… Но вот мы миновали вырубку в высоком тростнике, и я увидел лагерь и целый взвод чернокожих солдат. Одеты они были кто во что – одни в трофейных французских униформах, на других красовались наряды из разграбленных поместий, третьи кутались в какие-то лохмотья, оставшиеся со времен рабства. Все мужчины были поджарыми, крепкими и уверенными в себе. Один попыхивал трубкой, еще один точил нож. Увидев нас, они дружно умолкли и подозрительно уставились на меня, единственного белого среди целого отряда чернокожих вояк. Все явно гадали, кто же я такой: пленный или посланник?
Глядя на их лица, я все больше убеждался в том, что Наполеону никогда не удастся восстановить рабство на этом острове. Населяющие его люди обрели не только внешнюю, но и внутреннюю независимость. Это все равно что пытаться заставить подростка, мальчика или девочку, вернуться назад, в раннее детство, – это было просто невозможно.
– Теперь я понимаю, почему французы боятся на вас нападать, – сказал я Джубалю.
– Некоторые из этих людей провоевали всю свою взрослую жизнь, – ответил он мне. – Многие потеряли своих братьев, матерей, жен. Освободив плантацию, мы делили добытое поровну, но все деньги шли на закупку оружия у контрабандистов-янки. У некоторых наших бойцов есть американские ружья – они могут подстрелить французского офицера прежде, чем тот заметит, что в него целятся.
