– Да, однажды у меня было такое длинноствольное ружье. Вообще-то я неплохой стрелок.
– Стрелков у нас хватает. Дессалину нужны мыслящие люди.
– Но ты ведь как раз из таких, верно, Джубаль?
– Книги стали моим хлебом. Ошибка моего хозяина. Я научился понимать, что есть альтернативы.
– Ты человек, умеющий читать и мыслить. И прежде, чем что-то сказать, всегда подумаешь. В Париже и Лондоне таких людей совсем немного.
– Сейчас я думаю о том, как правильно представить тебя генералу.
Вскоре мы стали проходить мимо деревень, где жили в хижинах освобожденные черные женщины и дети. Располагались они всего в нескольких милях от Кап-Франсуа. Местные обитатели уже успели превратить небольшие участки тростниковых полей в огороды, где выращивались овощи, а за хижинами виднелись загоны для домашних животных. Квохтали куры, похрюкивали свиньи, и повсюду в чем мать родила бегали чернокожие детишки, при виде которых я тотчас же вспомнил о пропавшем сыне. Узнает ли трехлетний малыш своего отца после нескольких месяцев разлуки? Оставалось лишь надеяться, что в этом ему поможет мать, которая будет рассказывать о папе только хорошее.
А что если б миром вместо мужчин правили женщины? Любопытно. Думаю, в таком мире было бы меньше печали и скуки. Больше спокойствия и меньше амбиций. Нет, вовсе не обязательно, что этот мир будет чем-то лучше или хуже. Просто он был бы другим. Более подходящим и удобным для того, кто решил выйти в отставку.
К полям сахарного тростника почти вплотную подступал тропический лес. Тропинка пошла в гору, туда, где скудная каменистая земля уже не годилась для ведения сельского хозяйства. Зато горы и джунгли являлись хорошим прикрытием для главного лагеря повстанцев. Вместо закрытых палаток французской армии черные использовали куски парусины: они натягивали их между деревьями, и получались навесы, где можно было укрыться от дождя и солнца и куда свободно проникал свежий воздух. Штаб-квартира была расположена на возвышенности, поодаль от болот с застойной водой, и потому москиты не слишком досаждали тем, кто здесь находился. Растасканные с плантаций столы и стулья стояли на открытом воздухе, а спать можно было в гамаках. К небу поднимался дым от костра. Я уловил характерный запах – здесь жарили поросенка и запекали хлеб. И я вдруг почувствовал, что страшно проголодался после этого похода – совсем как тогда, когда был приглашен на аудиенцию к Наполеону.
Но и здесь мне тоже не предложили никакой еды до встречи с командиром.
Армия повстанцев вовсе не состояла из одних только негров. Здесь были и мулаты, и даже белые дезертиры – наивные люди, которые надеялись, что их служба Франции когда-нибудь принесет свои плоды и поспособствует распространению революционных идей на родине, а вместо этого оказывались простыми наемниками на знойных Карибских островах. Большинство таких наемников вскоре погибали от желтой лихорадки; те же, кто уцелел, сбегали и присоединялись к повстанческой армии. Некоторые из них становились инструкторами по военной подготовке, и безграмотные бывшие рабы автоматически и беспрекословно подчинялись командам белого человека. Еще бы, ведь эта привычка въелась им в плоть и кровь с самого рождения! Я увидел целый отряд марширующих на лужайке негров, которым выкрикивал команды какой-то профан на жуткой смеси французского, африканского и польского.
Еще я увидел детей и старушек, кокетливых девушек и калек, ремесленников и поваров… Были тут и собаки, и кошки, и прирученные попугаи, и ревущие ослы. В одном углу столпились мужчины, которые смотрели петушиный бой и подбадривали птиц криками.
Штаб-квартира Дессалина располагалась в самом центре этого скопления из нескольких тысяч мужчин и женщин: его палатка была покрыта парусом, снятым с грот-мачты. Перед входом на земле лежали восточные ковры. Огромные чернокожие стражники охраняли полуоткрытое помещение – некое подобие тронного зала. Сам генерал восседал на обитом красным бархатом диванчике, напомнившим мне мягкую мебель в кабинете Рошамбо. Когда я приблизился, он поднял глаза от бумаг и нахмурился. Я был бледен, хромал, весь испачкан в грязи и босиком. И невооружен. Словом, я мало походил на героя или человека, который мог бы принести хоть какую-то пользу.
В отличие от меня, Жан-Жак Дессалин так и излучал силу и угрозу.
Он был гораздо красивее Лувертюра, этот негр сорока пяти лет, с высокими скулами, четко очерченным подбородком, мощным торсом и прямой спиной – выправка прямо как у офицера французской армии. Он носил короткие, расширяющиеся книзу бакенбарды, а его мелко вьющиеся волосы были подстрижены и плотно прилегали к черепу. В жару его темная кожа блестела, и вообще он походил на римскую статую какого-нибудь нубийского вождя, вырезанную из черного мрамора. А взгляд у этого человека был острый и хищный, прямо орлиный. Рядом на диване лежал двурогий головной убор с плюмажем из страусовых перьев, а одет Дессалин был в расстегнутый военный мундир с эполетами и позументами. Впечатление было такое, словно африканского вождя скрестили с маршалом французской армии, но глаза его так и светились незаурядным умом. У Жан-Жака была репутация жестокого, решительного и быстро принимающего решения военачальника.
Джубаль успел поведать мне, что хозяева заметили генерала еще совсем молодым, оценили его незаурядный ум и назначили надсмотрщиком. А купил его получивший свободу чернокожий по имени Дессалин, и имя хозяина затем перешло к рабу. Когда в 1791 году среди рабов начались волнения, он присоединился к восставшим и очень скоро стал лейтенантом и правой рукой Лувертюра благодаря проявленному мужеству, безжалостности и силе характера. Вместе с Туссеном он прошел через целую серию временных союзов и расколов с испанцами, британцами и французами, а также с соперничающими черными армиями: каждая из сторон предавала другую снова и снова, так как на острове царило смешение самых разных этносов, ведущих жесточайшую борьбу за власть. Дессалин для Лувертюра всегда стоял на первом месте: он никого не брал в плен и дотла сжигал дома всех врагов. Всего лишь год тому назад он героически оборонял форт, который осаждали восемнадцать тысяч французов, и отступил лишь на двадцатый день этой поистине эпической осады. Когда в 1803 году генерал Туссен-Лувертюр был предан и захвачен в плен, Жан-Жак занял его место. И вот теперь, в ноябре 1803 года, этот чернокожий генерал выдавил с территории острова последних белых и загнал их в Кап-Франсуа. Жестокости французов он успешно противопоставлял свою – столь же безжалостно вешал, расстреливал, сжигал, топил и подвергал пыткам.
Вот к какому человеку обратился я за помощью и состраданием.
– Мы тут выудили этого американца, – заявил ему Антуан. – Решил плыть, вместо того чтобы идти пешком. Хорошо, что Джубаль был рядом, не оставил его на съедение кайманам.
– Да рептилия бы им просто подавилась и выплюнула, – заметил мой черный друг.
Дессалин окинул меня скептически насмешливым взглядом.
– Польза от него есть?
– Он знаменит, – ответил Джубаль.
– Ну, это не одно и то же.
– И такой красавчик! – выкрикнула из толпы какая-то негритянка, которая стояла, небрежно привалившись спиной к стволу дерева. Люди кругом расхохотались, и я понадеялся, что это добрый знак, и выпрямился, чтобы произвести впечатление человека достойного и ученого, а не какого-то там жалкого беженца. Возможно, я смогу пробудить в них интерес к электричеству, поведать несколько афоризмов Франклина или научить играть в карты.
– А ну, тихо! – Дессалин вскинул руку, и смех тотчас потух, как загашенная свеча. Потом он обернулся ко мне. – Стало быть, ты решил перейти на сторону победителей. – Голос у него был на удивление низкий и звучный.
– Думаю, у нас есть общие интересы, – ответил я, стараясь держаться как можно уверенней. – Соединенные Штаты заинтересованы в вашей победе, с тем чтобы Наполеон завершил передачу Луизианы моей стране. Британцы надеются, что вы поможете вырвать из рук их главного врага Санто-Доминго, богатейшую колонию Франции. Сами же французы охотятся за легендой, которая, как они считают, должна помочь им победить англичан. Вы стали не только самым главным человеком на земле под названием Гаити, генерал, вы являетесь одним из влиятельнейших людей в мире.
Я заранее отрепетировал весь этот поток лестных слов, поскольку не был уверен, что меня примут благосклонно. Ведь вокруг меня была Африка во всей своей темной силе и власти, и я должен был убедить этих людей, что могу быть им полезен. Офицеры Дессалина смотрели на меня скептически и даже враждебно. Один из них, которого звали Кристоф, грозно возвышался во все свои семь футов росту; другой, по имени Капуа, напрягся, как сжатая пружина. Даже во время отдыха этот человек был готов напасть в любую секунду. Вообще, все эти люди выглядели грозно – мрачные, мускулистые, с решительными лицами, с пистолями, заткнутыми за пояс, и многочисленными татуировками на плечах, руках и физиономиях. На некоторых красовались такие же нарядные мундиры, как и на Дессалине, но один стройный гигант носил эполеты на шнурке, свисающем с шеи, а сам мундир снял, обнажив торс и демонстрируя всем шрамы от порки на спине.
