– Это закрытая информация, я полагаю? – уточнил Питиво, оглядываясь на Арен-Тана. Тому даже не нужно было отвечать, по мелькнувшей по лицу досаде было видно, хотя светен и преуспел в искусстве владения мимикой.
– Кажется, мы быстро подружимся, хладна, – нарисовал на лице довольную улыбочку лич. – Можете звать меня Пеша.
– Вельта, – присела в книксене не-мертвая вампирша. – Подружимся. Здесь бывает довольно уныло. А заглядывающий светен не любит шуток.
– Вот и познакомились, – буркнул инквизитор. – А теперь будьте так любезны, хладна Мартайн…
– Исчезаю, – клыкасто улыбнулось создание и, поблекнув, исчезла в стене.
Инквизитор выдохнул, протянул вперед ладонь с растопыренными пальцами, резко опустил, собирая их щепотью, потом снова дернул вверх, раскрывая, будто подбросил на ладони что-то маленькое. Стены кухоньки-столовой покрылись сеткой растительного узора с завитками вьюнков, мигнули слепяще-белым. Узор впитался в стену, и Питиво ощутил, как сжалось пространство, будто комната вывалилась из реальности мира куда-то вовне.
– Хм… Двухсиловой? Свет-тень? Трех! Природная магия! На основе стазис-капсулы и стандарт-щита от не-живого, но вместо якоря -- потоковый вектор… М-м-м, как вкусно… Прекрасные динамические связи. Да вы мастер, Арен-Тан. Я знаю одну особу, которая закапала бы слюной ваш порог, хоть вполглаза взглянув на подобное, – улыбаясь, проговорил лич, и ему хотелось улыбаться, как раньше.
– Я тоже знаю эту особу. И искренне рад, что она некоторое время была полностью поглощена своими отпрысками, а не разглядыванием механики заклятий. Универсалы-интуиты – стихийное бедствие. Присядем?
Питиво нравилось вести себя как живущий, не являясь им. В этом тоже было искусство. Он, при желании, мог бы даже имитировать процесс еды или питья, но светен знал, что он такое, и мог бы счесть подобное проявление вежливости насмешкой. Поэтому некрарх просто присел. Смотрел, как Арен-Тан устроился напротив и устроил свой саквояж, опутанный такой сеткой защиток, что кончики когтей зудели поковыряться в ней. Наблюдал, как светен налил себе чая в раритетный сервиз – черненое серебрение и алая глазурь. Подождал, пока сделает несколько глотков и только потом поинтересовался:
– К чему такие предосторожности? Набрасывать вуаль подобной мощности для беседы…
– Это весьма конфиденциальная беседа. Почти интимного характера.
– О музыке, – напомнил Питиво.
– В том числе, – дернул губами инквизитор.
– Тогда позвольте вопрос. О хладне Мартайн. Как такое возможно? Старшая кровь не восстает! Это…
– Восстает. Случается. Очень редко. Универсалы-интуиты как стихийное бедствие. Я уже говорил. – Немного раздражения и… гордость? самодовольство? Он явно сейчас подумал о ком-то конкретном. И следом шлейф разочарования. – Такой был способный молодой человек, жаль, его погубили непомерные амбиции и банальнейшая зависть. Тот редкий случай, когда темного сначала нечем прижать, а потом уже поздно.
– Разве есть что-то, чего вы не знаете, светен? Не лично вы, конгрегация.
– Есть. – прищурился Арен-Тан, и Питиво понял, что разговор, наконец, начался. – Например, что в действительности случилось с уникальной тростью с ручкой в виде вороньей головы работы мастера-артефактора Рома.
Если бы магистр Питиво все еще был живым, у него непременно бы что-нибудь екнуло внутри, а так – просто очередное воспоминание, что такое могло произойти. Такое же как и те, предыдущие, о лысом холме рядом с бывшим поселком Навья Гора, а теперь пригородом Нодлута Новигором. О ведане Пеште, его жене и доме, где они жили. И бусине-сфере, снова легшей под руку гладким бочком с едва ощутимой шероховатостью – отверстием для нити.
Дом, когда Питиво нашел шарик селенита, был уже давно оставлен, а сам Питиво – вечно-не-мертв. Небольшая комнатка у лестницы все еще хранила следы поспешного отъезда, будто собирались, второпях сгребая ценные вещи, а бусы зацепились за что-то и порвались. Лич не погнушался встать на четвереньки и излазить все углы в поисках других бусин, но была только эта, жемчужно-серая, мигнувшая бликом в щели у порожка.
– А что вам известно? – спросил Питиво, возвращаясь в настоящее.
– Только имя последнего владельца.
– Любитетакиевещи?
– Люблю точно знать, кудатакиевещи деваются, посколькутакиевещи имеют обыкновение появляться в самый неожиданный момент.
– Полагаю, у вас с собой что-то интересное, светен?
– Вам не понравится. Помните историю о пропавших детях?
А потом действительно была музыка. Два такта чистого света силой и голосом – так инквизитор разомкнул сеть защиты на саквояже. Еще два, чтобы снять такой же полог с узкого футляра выполненного… Тьма хранящая… Свернутая, сжатая до каменной твердости вода! А под ней… Тишина. Которая не должна звучать, но звучит.
– Отомрите, маджен Андрзедж, это всего лишь копия. Деревянная болванка и эхо оригинала. Ваш изумительно реалистичный морок поплыл и суть просвечивает. Что вы слышите?
– Ничего не… Тишину. Я слышу тишину. Целую бездну тишины, – ответил некрарх, в замешательстве крутнул трость между костистыми ладонями. И правда – поплыл. Давно не доводилось терять контроль, и это тоже приводило в замешательство. Любопытный эффект.
– Все верно. Вы антагонистичны. Вы воплощенная не-жизнь. Душа, поглощенная тьмой порога. А то, что питало оргинал – жизнь-вопреки. У грани света тоже есть свой порог, и он куда беспощаднее того, что знаете вы, маджен темный.
– Позволите мне снять копию образа?
– Даже дам подержать. При одном условии, – невозмутимо отозвался светен. – С вас подробный рассказ. Под запись. Для протокола. Вы ведь помните, как все началось? Тогда, когда вы еще были живы.
– Последние дни только об этом и помню… вспоминаю. Уже?
– Скоро.
– А у нас только две «биты», светен. Хотя вы обещали, что я смогу расставить и другие фигуры.
– Время еще есть. И вот вам для начала парочка занятных штучек.
Инквизитор взял блюдце под пустующей чашкой, и одну за другой, как леденцы, уронил на него цветные бусины, опаловую и янтарную. Опаловая была прохладная, чуть потертая, но яркая, приплюснутая с одной стороны и явно прежде была не на нитке, а какой-нибудь броши, кольце или в кулоне. Янтарная – неровная, будто оплавившаяся, тусклая и теплая, от нее до сих пор било смертной болью и отчаянным желанием выжить. Рядом с блюдцем легла пробирка из закаленного магстекла с бисеринкой крови. Алый шарик качнулся и распался дымкой, которая обволокла стенки, а потом снова собралась в алую каплю.
– Я должен об этом хорошенько поразмыслить, – проговорил Питиво, следя, как алое снова размазалось по стеклу.
– Непременно, маджен Андрзедж, непременно.
3
Ливиу торчала на крыльце управления и, как кошка, щурилась на солнце. Такая довольная, что Арен-Тан краем ощутил нечто похожее на зависть. Все-таки женщины – удивительные, а удивительные женщины удивительны бесконечно. Столько пережить и остаться собой – не каждому под силу. А еще Дары. Пусть она их больше не носит, но связь сохранилась. Тем более, один из ключей – ее ритуальный клинок. Кем нужно быть, чтобы пустить себе кровь за гранью, где связь энергетического тела с физическим весьма неустойчива? Гением или сумасшедшим?
Фактически, за грань выходит проекция, которую принято называть некроформой или боевой формой, а живое остается на пороге. Но эта – умудрилась. И вытащила обратно суть обожаемого куратора по практике, начхав на его привратную ленту и невозможное. Именно тогда спящий дар Крево и кровь носителя сути огневрана заявили о себе. Так что ее «я черномаг, я все могу» невероятно близко к истине. Главное, ей самой об этом не знать. Так еще одного Ясена Холина можно получить. Вседозволенность и универсал вне категории – слишком опасный коктейль.
Был момент, когда Арен-Тан сомневался, что Ливиу удастся выйти из метаморфозы цельной, восстановить раздробившееся сознание, совладать с мешаной кровью, принять наследие Крево и обуздать вечное пламя. Именно младший Холин должен был стать для нее резонатором, он подходил идеально, но как показала и продолжает показывать практика, слишком часто идеалы не выдерживают столкновения с реальностью, и тогда решает случай: взгляд, жест, встреча не в то время и не в том месте, мимобеглый эльф (эти везде лезут!) и чувства. Чувства всегда вмешиваются. Арин говорит это постоянно и постоянно велит учитывать, а как их учесть, если вот – стоит, жмурится и… Хочется обычного.
