Посылка была легкой, но объемной. Желтая плотная бумага, перевязанная джутовой нитью, надежно скрывала подарок. Кате хотелось хоть одним глазком взглянуть на вязаную вещь, которая годы пролежала запечатанной, ожидая доставки, но совесть не позволяла ей порвать упаковку. На заправленном под узел листке были написаны адрес и фамилия получателя. Катя попыталась представить эту улицу, но не смогла даже припомнить такую в ее городе.
Она сложила вещи в рюкзак, нахлобучила чудаковатую шапку с помпоном и, попрощавшись с кошкой, вышла из квартиры. Утро выдалось холодным и мрачным. С неба срывалась противная колкая крупа, похожая на стружку пенопласта. Несмотря на ранний час, улицы были полны машин, а на остановках люди перетаптывались с ноги на ногу в напрасных попытках согреться. У города – нескончаемого круговорота из людей и машин, изменяемого лишь временами года, – не было выходных.
Автобус быстро домчал ее до вокзала, и Кате пришлось слиться с толпой блуждающих в ожидании своего рейса пассажиров. Она рассматривала дисплей с расписанием междугородних автобусов, воображая, для чего бы ей стоило поехать в каждый из городов; а потом наблюдала за людьми, пытаясь угадать, кто куда направляется.
Наконец, объявили посадку на ее рейс. Откуда-то из глубин души поднялось, как пузырьки лимонада, волнение. Катя нервно сглотнула подступивший к горлу комок и направилась к площадке, где рядами выстроились автобусы.
Умостившись у окна, Катя достала из рюкзака блокнот. Щелкнув шариковой ручкой, она спешно вывела на чистом листе: «Я еду», точно была уверена – в том городе ее ждут и будут встречать. Никто не отвечал. Бабулька с газетами успела продать пару кроссвордов, кондуктор – проверить билеты, опоздавший пассажир – погрузить багаж и устроиться рядом с Катей. Вокруг успело произойти столько событий, а Ник до сих пор не ответил. Катя гипнотизировала блокнот, мысленно призывая Ника к ответу. И пусть сосед косо поглядывал на нее, уставившуюся в чистый лист, – ей было все равно, что о ней подумают.
В один момент Катя почувствовала острое желание отказаться от своей затеи. Но автобус уже равнодушно катил по дороге, прорезая светом фар белесую стену из снежной крупы. Катя спрятала блокнот в рюкзак и повернулась к окну.
Наверное, расстояния были созданы для того, чтобы, преодолевая их, мы размышляли о важных вещах. Мелькающие пейзажи сменяли друг друга в запыленных окнах автобуса и походили на ленту диафильма. Вдыхая пыль, осевшую на протертых сиденьях и стеклах, Катя воображала себя на чердаке, нашедшей коробки с пленками и допотопным проектором. Перед глазами снова появились черно-белые дрожащие картинки из далекого детства, которые отец показывал ей на стене. Чем ближе Катя была к своему городу, тем больше прошлое захватывало ее, словно она шла по следу воспоминаний.
Прислонив голову к стеклу, Катя задремала. Ей нравилось ощущать холод, идущий от окна. Проносящиеся мимо пустынные поля перекочевали в сон, в котором она дрожала от озноба и стояла посреди бесконечного поля. Она видела сотни дверей – старых, покрытых чешуей облупившейся краски. Они висели в воздухе и никуда не вели. Она открывала одну дверь и натыкалась на другую. Так могло продолжаться до бесконечности.
Чувство тревоги разбудило ее. Катя вздрогнула и открыла глаза. Приснившийся озноб остался наяву. Ноги замерзли, из трещины в окне дуло. Скрип, с которым во сне открывались старые двери, издавала спинка соседнего сиденья. Катя замоталась в шарф и отодвинулась от окна. Не хватало снова простудиться!
Пейзаж быстро сменился, приукрашенный признаками цивилизации. Бензоколонки, придорожные кафе и окраины поселений вытеснили поля, которые рваными лоскутами чернели где-то вдалеке. Местность была не то что знакомой, но какой-то родной.
Автобус остановился и, избавившись от груза, налегке покатил по дороге дальше. Люди разбежались, как муравьи, и Катя осталась на станции в одиночестве. Присев на покосившуюся скамейку, она стала рыться в рюкзаке в поисках бумажки с адресом.
Из-под скамейки показался любопытный собачий нос, учуявший запах еды. Катя вздрогнула от испуга, и нос тут же спрятался обратно, приняв ее движение за готовящийся удар. Но бутерброд из рюкзака вернул собачье доверие – морда с блестящими глазами-бусинами снова высунулась из-под лавочки и облизнулась. Скормив сухой паек собаке, Катя отряхнула руки от хлебных крошек и отправилась в путь.
За дюжину лет городок преобразился, хотя и сохранил прежнюю атмосферу. Железнодорожный вокзал громыхал и гудел вдалеке, бесконечные перекрестки соединяли новые асфальтированные дороги с брошенными ухабистыми одноколейками. После городских высоток здешние домики казались совсем кукольными. Шиферные крыши, лавочки у забора, палисадники с уныло зеленеющими можжевельниками и лай дворовых собак…
Катя прошла две улицы, пытаясь вспомнить, какими они были десять лет назад, когда она последний раз гуляла по ним. От деревьев, которые раньше тянулись длинной аллеей вдоль дороги, смыкаясь над ней, остались лишь куцые пеньки с тощими побегами. Там, где прежде стоял заброшенный кирпичный дом, теперь располагались магазины, пестрящие рекламой. Здание музыкальной школы, которое в детстве казалось Кате верхом архитектурной мысли, теперь выглядело уныло и бедно. Приехать сюда нужно было хотя бы для того, чтобы понять, как много изменилось в ней самой.
Ориентируясь по карте в телефоне, Катя миновала все закоулки маленького городка и вышла на нужную улицу. Отсчитала три дома от угла и остановилась. Она увидела высокий кирпичный забор. Кованые ворота, увенчанные вензелями, смотрелись неподходяще для окружающей местности и уж тем паче не вписывались в представление о жилище семидесятилетней старушки. Катя сверила адрес по листку и, убедившись, что нашла восьмой дом по улице Садовой, нажала на звонок. Слышно было, как хлопнула входная дверь, как каблучки суетливо застучали по дорожке, как щелкнул замок. Ее встретила высокая женщина, облаченная в просторное платье-кимоно. На ногах у нее были кокетливые тапочки с помпонами и каблучками – символ модниц-домохозяек.
– Здравствуйте, – неуверенно сказала Катя, стараясь отцепить свой взгляд от розовых тапочек. – Я ищу… Любовь Степановну. У меня для нее посылка.
– Тут такие не живут, – коротко ответила женщина. По ее недовольному лицу казалось, что на слова у нее установлен жесткий лимит и она не собирается тратить их на общение с незнакомками.
– Мне дала этот адрес ее подруга и соседка, баб Таня, – Катя предприняла вторую попытку. Вновь безуспешную.
– Девушка, я же сказала, что никаких бабок тут не знаю! – резко произнесла она и, не дожидаясь, пока Катя успеет что-то возразить, хлопнула дверью перед самым ее носом. – Что за глупые почтальонши пошли! – сказала женщина самой себе, но достаточно громко, чтобы Катя это услышала.
Цокая каблучками, женщина ушла, оставив Катю в недоумении и растерянности. Она стояла перед закрытой калиткой и прижимала к груди желтый сверток.
– Деточка. – Катя не сразу поняла, что звали ее. Когда голос раздался ближе, она обернулась. – Ты не Степановну ищешь?
Перед ней возник сухонький дедок, опиравшийся на палку. В другой руке он нес авоську, сквозь которую проглядывал румяный бок хлебной буханки. Катя сразу узнала запах свежей выпечки. Значит, местная хлебопекарня до сих пор работала исправно. Катя ответила деду кивком.
– Так ее уж два года как нет, – сказал дед. По-простецки, без горестных вздохов и скорби. В глазах старика смерть стала обыденным делом, столь же естественным, как дыхание. Катю бросило в дрожь: то ли от самой новости, то ли от интонации, с которой ее озвучили.
– Мне надо передать… – неуверенно произнесла Катя, показывая деду желтый сверток. Хотя передавать эту посылку было уже некому.
– Могу дать адрес ее дочери, – предложил дед, но Катя отрицательно помотала головой и прижала сверток к груди, точно его хотели забрать.
Дед вздохнул и заковылял по тротуару, качая на ходу авоськой. Шаркая ногами в галошах, он дошел до дома на углу и скрылся за забором, скрипнув калиткой на прощанье.
