с новенькими и орал отборным матом так, что звенели стекла. Порой он срывал медали, рыдал в голос, бился головой о ножку кровати и пытался повеситься на собственной простыне. Вадим помогал санитарам его успокоить.
Сейчас танкист молчал и смотрел в окно. На его щеках виднелись затянувшиеся ожоги и седая рыжеватая щетина. Он распахнул ворот синей клетчатой рубахи – горло, покрытое шрамами от неудавшихся самоубийств, было белым, как переваренная рыба.
Женёк обхватил себя руками и, раскачиваясь, запел какую-то незамысловатую песню о героях, которых никто не ждет. Вадим устало отвернулся и вновь погрузился в воспоминания. Там, за прикрытыми веками, ворочалась война.
…когда он очнулся, уже стемнело. Быстро ощупал себя, вроде цел, руки-ноги на месте, только в ушах звенит. При падении он потерял вещмешок, АКМ и гранаты. Пошарил вокруг. Только холодные камни. Зато нож остался при нем. Тот самый, трофейный. Висел на поясе: тяжелый и грозный.
Несколько минут Вадим лежал на спине, приходя в себя. Звон в ушах постепенно стих. Во внезапно нахлынувшей тишине он расслышал осторожные шаги. Духи?! Вскочил, готовый к броску, быстро вытащил нож и выставил его перед собой. Рассмотрел в темноте бредущую одинокую фигуру.
Женщина. Откуда? Почему не ушла? Все встреченные на марше кишлаки были брошенными. Думать было тяжело. Мысли ворочались с трудом, больно стучали изнутри птичьими клювиками. Вадим попытался вспомнить хоть несколько слов на чужом языке, но ничего не пришло на ум. Женщина подошла на расстояние вытянутой руки, и цветочный аромат ударил в нос. Словно бы она вся, с ног до головы, облилась дорогой туалетной водой, похожей на ту, что Вадим подарил Ирке на день рождения перед призывом. Нет, одернул он себя, здесь другое. Женщина сама была ароматом. Принесла его с собой, в себе. Словно в холодном мертвом ущелье распустились полевые цветы. Вадим смотрел на нее как завороженный. Незнакомка протянула руку, коснулась его лба. От этого прикосновения сердце его чуть не выпрыгнуло из груди, а по телу пробежала дрожь. Еще никто не трогал его так. Мама, Ирка, другие девчонки… все отошли на второй план. Прикосновение ее сулило избавление от бед и вечное блаженство. Женщина наклонилась и поцеловала его в щеку. Вадим упал на колени, чуть не потеряв сознание. Он смотрел в ее божественное лицо и шептал слова клятв и молитв. Теперь он был готов идти хоть на край света, следуя любому ее капризу.
Словно прочитав его мысли, женщина кивнула и пошла прочь. Вадим встал, двинулся следом. Шел он медленно, ноги не слушались. Она останавливалась, терпеливо ждала, улыбкой звала за собой. Замерла возле крутого склона, который белел в темноте. На снегу проступали черные пятна камней. Она указала рукой наверх, Вадим кивнул. Он карабкался долго и тяжело. Скользил в снегу, срывая ногти, хватался за холодные камни. Женщина порхала по обрыву, как птица.
Наконец, он выбрался на горную тропу, поросшую голым колючим кустарником. Полежал на спине, отдышавшись. Встал, расстегнул и сбросил тяжелый жаркий бушлат. Стало легче, совсем хорошо. Женщина подошла вплотную, снова поцеловала. У Вадима подкосились ноги. Она звала куда-то, и он послушно шел.
Вадим все понял, когда увидел их: разодетых в камуфляж и драные халаты, обвешанных оружием и патронами. Враги спали, укрывшись под скальным выступом. Испуганные, измотанные боями и отступлением. Даже через сон Вадим чувствовал их страх. Единственный часовой, оставленный в карауле, сидел на камне, положив автомат на колени и опустив голову на грудь. Спал. Дурак. Вадим с улыбкой подумал, как его наказал бы их ротный.
Женщина остановилась возле спящих, показала на них рукой. Черты ее прекрасного лица исказились по-звериному. Вадим знал, что делать.
Часовой даже не проснулся, просто сполз по камню, разливая кровь из перерезанной глотки. Остальных троих так же быстро, от уха до уха. Встрепенулся только четвертый, коротко прошипел что-то на своем языке, потянулся за автоматом. Вадим наступил ботинком ему на кисть. Опустился на колено. Нож сверкнул в свете показавшейся луны. Кровь хлестнула в лицо, глаза, рот. Вадим отплевывался и хохотал.
Закончив, он повернулся к женщине. Та купалась в крови убитых, в боли и страхе. Их освобожденные души кричали и корчились в ее цепких руках. Она забирала их себе. Потом снова был долгий поцелуй, который рассказал Вадиму все о ней. Как она жила здесь долгие годы, пока армии крушили друг друга в горных ущельях. Как собирала урожай войн и убийств. Как обрекала свободные души на вечные муки. Своим поцелуем она навсегда оставляла часть души человека у себя. Вадим снова провалился во тьму.
Когда он проснулся, уже рассвело. Женщины рядом не было, только пять обескровленных трупов. Вадим готов был расплакаться от потери. Почему она ушла? Почему оставила его одного? Размазывая по лицу кровь и слезы, он пошел наугад по тропе. Шел долго, пока над ущельем не послышался громкий крик на русском.
– Движение слева! Огонь!
Мимо свистели пули. Дураки, они не понимают, что теперь он бессмертен.
– Не стрелять! – перекрикивая стрельбу, заорал знакомый голос. – Не стрелять! Это свой!
Он продолжал идти, пока его не сбили с ног, снова подняли. Обхватили чьи-то медвежьи объятья.
– Живой! Посмотрите, это же наш молодой! Живой! Ай да парень! В крови весь, духов резал? Чего молчишь, ну? Не узнаешь, что ли?
Вадим не узнавал.
В следующий раз его растолкали ближе к обеду. Вадим отбивался, не желал расставаться с яркими воспоминаниями, но все было бесполезно. Его заставили одеться и вывели на больничный двор. Вадим поежился, щурясь на негреющее солнце. Он и представить не мог, что в Ташкенте может быть так холодно и сыро. Запястье крепко обхватили, и Вадим перевел взгляд. Перед ним стояла безумная старуха – наверное, она была кем-то вроде местной садовницы, он не знал точно. Каждый раз, когда они встречались, она…
– О, это внучок мой, – сказала старуха и улыбнулась, обнажив пеньки зубов. От нее пахло старостью, мочой и близкой смертью.
Вадиму она не нравилась. При виде старухи у него отнимался язык и он застывал, как теленок на бойне.
Она потащила его в глубину двора, к маленькой церкви. Церковь казалась какой-то покореженной и усталой. Вадим посмотрел на чернеющие на фоне голубых небес кресты, а старуха заставила его опуститься на колени. Обхватив птичьими пальцами его шею, она наклонила Вадима к земле, заставила перекрестить исхудавшую грудь.
– Молись, внучок, – прошепелявила она, не спуская взгляда с креста. – Боженька тебе все простит. Молись, внучок!
– Не хочу… – прошептал он почти умоляюще.
Старуха ударила его в лицо, вскочила, затопала ногами и завыла.
– Мой внучок не хочет в рай! Стало быть, черти тебя взяли? Черти?
Она надвигалась, худая и больная, но почему-то неимоверно страшная. Вадим кое-как поднялся на ноги, протянул ладони в примирительном жесте.
– Успокойся, – попросил он, пятясь от нее спиной вперед. – Я не твой внучок. Успокойся!
Старуха упала на землю и стала рвать на себе седые волосы.
И тогда, не выдержав, Вадим…
…побежал. Ему скрутили руки, чертыхнулись над ухом и с отчаянной злостью толкнули в спину.
Аэродром ревел двигателями.
– Возьмите пацана! – срывая голос, заорал усталый старшина.
– Куда его взять? – ответили. – У нас санитарный транспорт! Забиты до отказа! А он не ранен!
Старшина метнулся в сторону, где стояла группа дембелей, ожидая посадки на самолет. Парадная форма, набитые толстые чемоданы, береты и белые ремни. Звенят медали, дрожат руки, сверкают седые виски. Старший из дембелей, горбоносый сержант, уговаривал пилота, разбавляя южный акцент виртуозным матом.
– Возьми нас, командир, в долгу не останемся! Домой позарез надо. Жарко как в аду.
– Куда? – отвечал тот. – Мы двухсотых везем. Ждите своего транспорта.
В подтверждение его слов в трюм самолета грузили гробы. Цинковые ящики в дощатой обертке, фамилии, звания и номера частей. У некоторых окошки, чтобы родственники могли посмотреть.
– Вторые сутки ждем. А у меня жена рожает. Обещал из роддома встретить. Помоги по-братски. Я на эту землю сволочную, – горбоносый сплюнул, – смотреть больше не могу.
Устав от спора, пилот приглашающе махнул рукой. Солдаты заторопились внутрь, как птицы в скворечник.
– Сынки, – почти умолял старшина, волоча за собой Вадима, – возьмите с собой братишку. Только до Ташкента. Там его встретят.
– Возьмем, возьмем, – ответили.
Вадима завели внутрь, посадили прямо на ящики. «Только попробуй сбежать!» – читалось в напоследок брошенном взгляде
