— Не самое приятное местечко, да? — наконец первым нарушил я молчание, чтобы сказать хоть что-то.
— М-м-м, да, и то верно.
Фламини улыбнулась со смущением, которого я ни разу за ней не замечал в суде. Сложно было представить себе нечто более милое и обаятельное, чем эта слегка стеснительная улыбка, во время которой можно было увидеть безупречно-белые ровные зубки.
Мне приходилось слышать, что многие люди разительно отличаются в стиле своего общения на профессиональном поприще и в личной жизни. Я внезапно вспомнил статьи о ней в Интернете, которые когда-то прочел, в том числе и воспоминания ее преподавательницы о том, как юная Лори рыдала, не вынося постоянного внимания папарацци из-за своих знаменитых родителей. На секунду я подумал, не принадлежит ли она, подобно мне самому, к интровертам, которые усилием воли заряжают себя энергией для общения, которое им необходимо, но глубоко в душе мечтают лишь о том, чтобы остаться наедине и в покое. Но затем я оборвал эти мысли, решив, что рассуждаю как идиот. «Если она здесь — значит ей что-то от тебя нужно. Если она улыбается — значит считает, что так ей будет проще достичь желаемого. Не ведись на эти уловки, Димитрис!» — строго предупредил я.
Подняв на меня взгляд, Фламини наконец заговорила:
— Если честно, я увидела, как ты зашел сюда с товарищами, и решила зайти следом.
Слегка смущенно закусив губки, как бы признавая неловкость ситуации, она продолжила:
— Я просто хотела поблагодарить тебя. Ты поступил достойно, сказав правду. Зная твою репутацию, я не сомневалась, что ты поступишь так.
Ее голос был сейчас на тон ниже, чем когда она выступала в суде, и в нем чувствовалась хрипотца, какая бывает у людей, которым приходится слишком много говорить на повышенных тонах. Но все-таки этот голос завораживал — бархатистый, глубокий, с едва различимой хрипотцой, которая воспринималась не как изъян, а как особенность, отличающий этот голос среди прочих и придающий ему неповторимый шарм. В первый раз в жизни чей-то голос действовал на меня так завораживающе. У моей бывшей, Дженет Мэтьюз, было идеальное произношение, словно у телеведущей. Но ее голос и близко не оказывал на меня такого гипнотического действия.
«А-ну успокойся!» — мысленно отхлестал я себя по щекам.
— Мои показания, насколько я знаю, ничего не изменили. Дело ведь закрыли, верно? Так что благодарить не за что, — ответил я в нарочито грубовато-прохладных интонациях, пожав плечами.
— Да, дело закрыли, — задумчиво кивнула Лаура. — Как и ваш клуб.
Я поднял на нее вопросительный взгляд, удивленный таким отступлением.
— Мы с тобой оба проиграли в этой истории. Следствие вокруг «Интра FM» набирает обороты, и я бессильна что-то сделать для Фи. Когда в деле появляется политика, все меняется, — объяснила адвокат, недовольно наморщив лоб.
В ее словах я ощутил искреннюю, в чем-то похожую на детскую, обиду, словно Фламини до сих пор не в состоянии была простить системе, что она оказалась совсем не такой совершенной, как учили ее на юридическом факультете. С высоты зажиточной и сытой жизни, которой она была окружена в своей семье, ей, должно быть, казалось, что правосудие и справедливость — не эфемерные понятия. Но здесь, ближе к земле, когда влиятельных мамочки и папочки больше не было рядом, действовали совсем другие правила.
— Затея Гунвей была глупа с самого начала, — горько, но в то же время жёстко и бескомпромиссно сказал я. — Мне её даже не жалко. Жаль лишь, что на её пути встретился мой парень, и всё в моей жизни полетело в тартарары!
Я был уверен, что эти жестокие слова о подзащитной и, вероятно, подруге Фламини заденут ее и поспособствуют тому, чтобы она поскорее ушла. «Ну и скатертью дорога!» — подумал я злобно. Однако, вопреки моим ожиданиям, это не подействовало.
— Мне очень жаль, что так произошло с твоим клубом, — искренне и спокойно произнесла Лаура. — Когда Фи познакомила меня с Питером, и он рассказал о ваших собраниях, я порадовалась, что есть люди, которым не всё равно, которые помогают друг другу. Этого очень не хватает нашему обществу.
Под прицелом ее синих глаз я невольно отвел взгляд, вперив его в стол. Меня страшно смущало, что она смотрела на меня так, как будто не замечала моих шрамов и седых волос. Из-за этого я невольно чувствовал нарастающее раздражение и злость. Я видел в этом какое-то высокомерное лицемерие, которое сложно было описать словами, и от того оно злило еще больше. Ей было мало того, что она несоизмеримо выше по социальному и материальному положению. Ей хотелось возвыситься надо мной еще и духовно и интеллектуально, продемонстрировав, что такому высшему созданию, как она, не присущи предубеждение и реакция отторжения, которую богатые и здоровые инстинктивно испытывают к бедным и больным. Чертова милосердная богиня, спустившаяся с Олимпа, мать ее! Да пошла она!
— Все в порядке? — услышал я ее голос.
Я заметил, что мой взгляд начал затуманиваться из-за головной боли, которая разыгралась на фоне переживаний. «Прекрати», — осадил я себя, заставив сделать глубокий вдох и выдох. Я не собирался давать пищу ее высокомерию. Я был вовсе не таким неотесанным чурбаном, как эта фифа, возможно, думала. И был вполне способен абстрагироваться от эмоций и вести ни к чему не обязывающую беседу, если она меня к этому толкала.
А может быть, я вообще накрутил себя на ровном месте?
— Гунвей была твоей близкой подругой? — наконец спросил я, заставив себя поднять на нее взгляд.
— Нет. Фи — одна из многих моих знакомых. Мы с ней никогда не были близки. Но это не делает меня безразличной к ее судьбе.
Я понимающе кивнул. Внезапно в глазах Фламини загорелся огонек. Собравшись с духом, она, устремив на меня прямой взгляд, молвила:
— Я чувствую твой невысказанный вопрос, Димитрис, и позволю себе на него ответить. Я никогда не слышала о всей этой затее с «Интра FM» раньше. Фи помешана на конспирации. Они с Питером пришли ко мне за консультацией, но посвятили далеко не во все подробности этого своего плана. Даже сейчас, даже под предлогом того, что это требуется для её же защиты, и что её слова защищены адвокатской тайной, я до сих пор не могу вытянуть из неё всей правды.
Сложно сказать, почему, но я поверил ей. К нашему столику, тем временем, плавно подплыл мерно дырчащий старенький робот-официант, на плоской сенсорной поверхности которого стояли напитки.
— И что же ты им сказала? — взяв свой стакан воды, спросил я.
Должно быть, в моем тоне, вопреки моей воле, прорезался скепсис или даже ирония. И Фламини это ощутила. Я увидел это в выражении ее глаз, которые наполнились такой решительностью и даже гневом, что я не смог долго смотреть в них и ответил взгляд.
— Димитрис, это притворство — ни к чему! Можешь говорить, не стесняясь!
Она отчеканила эти слова повышенным тоном, и ее голос слегка дрогнул, словно из-за волнения.
— Я прекрасно понимаю, что ты прочитал в Интернете, будто я — беспринципная мошенница, которая пиарится на страданиях других людей! Мои коллеги по адвокатскому цеху «обожают» меня и дают обо мне множество таких комментариев газетчикам! Правда, почему-то всегда на условиях анонимности. За годы практики я так ни разу и не услышала ни от кого из этих напыщенных лицемеров правды в лицо!
В подобных ситуациях я обычно легко находился бы с ответом. Я по умолчанию относился к малознакомым людям с неприкрытым недоверием, и полагал, что мои сомнения в их искренности являются нормой и никакого специального обоснования не требуют. Но в этот раз, встретившись со столь искренним возмущением на этот счет, я несколько растерялся.
— Ты можешь верить всему, что написано о людях в Интернете, если хочешь, — продолжила она свою импульсивную тираду. — Не обессудь только, если тогда и другие будут судить о тебе на основании столь же «надежных» источников. Но дело твое. А если ты на самом деле хочешь разобраться, где правда, а где ложь, то знай — я всегда готова дать прямые ответы на прямые вопросы. Мне нечего скрывать.
