Я не нашёлся что ответить, лишь кивал. Я поймал себя на мысли, что вот уже второй раз в жизни друг детства удивляет меня до глубины души. Я никогда не считал, что из Джерома, бунтаря-одиночки со сложным характером, может получиться лидер. Еще сложнее мне было представить его себе в роли мужа и отца. Но в 90-ом я увидел лидера, который вел за собой людей. А теперь я видел зрелого мужа, который сумел выйти за рамки милого ему кругозора и обуздать свое упрямство и нелюбовь к цивилизации во имя будущего ребенка.
— Ты меня удивляешь, Джером, — признался я.
Он усмехнулся — с ноткой грусти и гордости одновременно.
— Все мы меняемся, грека. Поверь, ты тоже изменишься, когда станешь отцом.
— Боюсь, мне это не светит, дружище.
— Не зарекайся. Время покажет.
Я пожал плечами. С каждым следующим годом жизни такая перспектива казалась мне все менее реалистичной.
— Где та девушка, с которой ты был тогда? Она мне понравилась, — припомнил он. — Маричка, верно?
Те события были так далеки, что я не сразу понял, о чем он говорит. Когда осознал, то понурился мой лоб прорезала дополнительная морщина.
— Я не видел ее с тех пор, — признался я.
— Как так?
— Она просто ушла в тот день. Не знаю, почему.
— У вас все было серьезно?
— Не знаю, как тебе ответить. Нужно понимать мое тогдашнее состояние, чтобы осознать, что я тогда чувствовал. Я был наполовину кровожадным зомби, готовы крошить все вокруг. На вторую половину — потерянным и депрессивным меланхоликом, который чувствовал себя самым полным дерьмом на свете. Обстоятельства нашей встречи были до того дикими и нереалистичными, что в них сложно поверить. Все это до сих пор кажется сном.
— А тогда казалось, что между вами было что-то серьезное. И Катька тоже так подумала.
— Я не знаю, Джером. Это была всего лишь пара дней. Может быть, это и было серьезно. Может быть, я и правда влюбился в эту несчастную девушку, с которой так странно переплелась моя судьба. Я не хотел, чтобы она уходила. Но я не смог удержать ее. И теперь уже бесполезно говорить об этом.
— Ты пытался искать ее?
— Слишком много времени прошло. После войны я пытался навести о ней справки, но не нашел ни одной зацепки. Она была тогда очень больна. Что-то с легкими. Я боюсь, что ее уже нет на свете.
— Жаль, — вздохнул Джером.
Некоторое время мы молчали.
— Значит, у тебя есть кто-то другой? — поинтересовался друг.
— Эй, посмотри на меня! Как ты думаешь? — грустно усмехнулся я.
— А что такого? Шрамы только украшают мужчину. А седина говорит о зрелости. Может быть, у тебя этого добра и впрямь слегка многовато. Но для женщин это не помеха. Для них важнее сила и надежность.
Я пожал плечами.
— Так что, у тебя никого нет?
В памяти всплыло лицо Лауры Фламини. Но я усилием воли отогнал от себя это наваждение.
— Мне сейчас не до того, старина. Я не в том состоянии и положении, чтобы устраивать личную жизнь.
— Так ты по проституткам перебиваешься, что ли?
— Нет нужды, — покачал головой я, уже привыкнув не стыдиться этой темы после откровенных разговоров на встречах клуба. — После стольких лет боевой химии потенции остается едва-едва. Вполне можно обойтись.
— Грустные вещи ты говоришь, грека. Так и проживешь всю жизнь со своим псом. Это не дело.
— Скажи лучше что там у тебя еще. Удалось найти работу?
— Есть кое-какие подработки, — уклончиво ответил он. — Твоя знакомая подсобила.
Я нахмурился. Это известие меня не слишком обрадовало.
— Тебе следует быть с осторожным с Клаудией.
— Я вот не могу понять — вы с ней друзья вообще, или нет? — усмехнулся Джером.
— Все не так просто.
— У тебя, кажется, никогда ничего не бывает просто, — вздохнул бывший казак.
— Я уважаю ее. Но не вполне разделяю ее идеи. И она это знает.
— Да, она упоминала об этом.
— Я просто хочу, чтобы ты был осторожен.
— Не бойся. Я всегда осторожен.
— Она в розыске.
— Я тоже в розыске.
— В ее случае речь идет о серьезных вещах.
— В моем случае тоже. Иначе мы бы с тобой сейчас спокойно сидели за столом у тебя или у меня дома, а не встречались тишком на какой-то загаженной парковке, оглядываясь по сторонам.
— Я бы все-таки не сравнивал твою и ее ситуацию, Джером. Ты сам только что сказал, что решил начать новую жизнь, хочешь позволить сыну вырасти в нормальной семье. Ты ведь понимаешь, что можешь подвергнуть опасности не только себя, но и Катьку с Седриком?
— Да не сцы ты. Я не делаю ничего такого уж серьезного. Так, помогаю ей с разными мелочами.
Я неодобрительно покачал головой, дав понять, что эти «мелочи» не доведут его до добра.
— Если честно, меня удивляет то, что ты не с Клаудией, — заявил Джером после раздумья.
— В смысле? — удивился я. — У нас это было всего один раз. И то, что-то я не помню, чтобы я тебе об этом рассказывал…
— И он еще говорит, что не думает о девках! — от души рассмеялся Джером, ткнув меня пальцем в грудь. — Да я не о том, что ты с ней не спишь, балбес! Если честно, для этого она слегка старовата. Хотя на вкус и цвет, конечно, товарищей нет. Я говорю о том, что мне до чертиков странно, что ты не разделяешь ее взглядов.
— А с чего мне их разделять?
— Действительно, с чего бы это? Да брось! Глядя на тебя, кажется, что у тебя много причин ненавидеть их. Это ведь они сотворили с тобой такое.
— Для меня все никогда не было так просто с этими вот «мы» и «они»! — слегка раздраженно ответил я. — Кого, по-твоему, я должен ненавидеть?
— Содружество.
— Содружество — это сотни миллионов людей. Хороших и плохих. Мне их всех ненавидеть?
— Только власть.
— Власть — это тоже сотни, тысячи людей. В основном, конечно, говнюков. Но опыт показывает, что на их место редко приходит кто-то лучше. Если обратиться к истории, то можно увидеть, что всевозможные революционеры постоянно заявляют о прогнившей системе, которую нужно разрушить и построить новую. Социалистическая революция 1917-го в России — самый красочный тому пример. Разрушить тогда и правда удалось. Но что вместо этого построили?
Я тяжело вздохнул.
— Мне всегда было легко найти врага. Помню, я готов был самозабвенно воевать за Альянс с ЮНР. Только отец удержал меня от этого. Потом я так же рвался воевать за Содружество с евразами. Этого дерьма мне дали понюхать сполна. И что теперь? Воевать за каких-то сказочных «борцов за свободу» против тирании? А может, пора наконец поумнеть? И больше не позволять никому использовать себя в качестве пушечного мяса?
— Еще несколько лет назад я сказал бы, что твоими устами глаголет малодушие, дружище. Теперь я уже сам не знаю, что тебе сказать, грека. После тридцати ко мне наконец пришло понимание того, что бросаться в бой очертя голову — это не всегда самая лучшая идея. И не всякий бой стоит того, чтобы в него ввязываться. У меня горячая кровь. Но я тоже умею извлекать уроки из своего опыта. Война с евразами — урок что надо. А точнее — то, что произошло после.
Джером вздохнул. Время несколько заживило его раны, но вспоминать о том, как обошлись с ним после войны вчерашние соратники и союзники, бывшему предводителю казаков было все еще непросто.
— Так что я не буду подталкивать тебя ни к чему. Уверен, ты сам разберешься.
Практически одновременно мы с Джеромом взглянули на часы. Нам не стоило задерживаться здесь вдвоем слишком долго. И мы оба это понимали.
— Будь осторожным, Джером. Не позволь втянуть себя в дерьмо, — сказал я на прощание.
— Не дрейфь, грека. Прорвемся.
— Ну тогда на связи.
— Будь здоров.
«И что я за идиот, Джером?» — подумал я, садясь на скутер. — «Советую тебе одно, а сам в это время делаю прямо противоположное».
§ 100
У меня заняло еще минут десять, чтобы добраться еще до одного места в Новом Бомбее, о посещении которого я не стал говорить Джерому. Оставив скутер пристегнутым к забору в совсем глухой подворотне, где он так и просился, чтобы его угнали, я включил фонарик на наручном коммуникаторе, и, крепко держа в руке трость, осторожно спустился в темный подземный переход, а точнее вход, ведущий в подземный город. Спуск был похож, как две капли воды, на тот, из которого я вышел в мае 89-го после того, как едва не погиб в этих мрачных подземельях. Даже прошедшие шесть лет не в состоянии были сгладить пережитый тогда страх, так что, спускаясь, я ощутимо нервничал.
