неплохо получается.
Максим ощутил какую-то тревожную мышиную возню в глубоком тылу своего сознания. Из этой бестолковой суеты ему наконец удалось соорудить вопрос:
— Может, ты и меня вытащил из больницы?
Виктор ухмыльнулся, наслаждаясь ситуацией и собственной ролью:
— Может быть. И что самое интересное, ты не узнаешь этого наверняка, пока… — Он подвесил подленькую театральную паузу.
— Пока что?
— Пока не сделаешь то, что я скажу. Надеюсь, ты нас не разочаруешь? — Очередной быстрый взгляд на Ирину. — А иначе зачем бы ей забираться в такую даль?
«Значит, в психушке она все-таки была, — подумал Макс с непонятным ему самому облегчением — ведь на самом деле это ничего не объясняло и тем более не упрощало. — Я видел ее там, и мне не показалось». На него повеяло холодом, как только он повторил про себя слова Савеловой: «Мы оживляли собственных призраков… а потом приводили их туда, где пытались спрятаться». Чертовски похоже на то, что якобы поведал Чинскому «человек из северных земель». А от советов «неспящего» уже было совсем недалеко до старой головоломки: кто кого считает призраком? Кто кому снится? И кто кого привел на этот перекресток? Но вслух Макс спросил про другое:
— Хочешь сказать, это нужно не столько тебе, сколько ей?
Виктор вздохнул, словно имел дело с безнадежным тупицей.
— Да нет, это нужно всем нам.
— Кому это — всем?
— Всем, кто еще видит сны, и всем, для кого они означают свободу.
— Ты имеешь в виду свободу умереть?
— В том числе, приятель, в том числе. А что, собственно, тут плохого? Далеко не каждый получает возможность выбрать смерть на свой вкус. И попробуй только пожаловаться, что я пытался лишить тебя этой привилегии.
— Может, перейдем к делу?
— Давно пора. Хочу тебя кое с кем познакомить, — барон повел рукой, словно предлагая по-новому взглянуть на свою дорогую красивую машину, но на самом деле демонстрируя пассажира, который до этого оставался невидимым на заднем сиденье. Этот «кое-кто» не прятался, просто был ростом не выше среднего восьмилетнего ребенка. А вообще-то выглядел лет на шестьдесят.
Карлик открыл дверцу и с трудом выбрался наружу. Никто и пальцем не пошевелил, чтобы ему помочь. Савелова явно считала свою скромную миссию выполненной. Карлик сделал несколько шагов. Он двигался, переваливаясь из стороны в сторону, и как будто не очень хорошо держался на сильно искривленных ножках.
— Позволь тебе представить, — продолжал Виктор не без иронических ноток в голосе, — Монки, большой специалист по гипнотрафику.
— И единственный в этом сегменте Календаря, ты забыл добавить, — проворчал Монки скрипучим голоском говорящей детской куклы. Голиков не мог взять в толк, откуда пришел к нему этот образ — не так уж часто в своей жизни он забавлялся с куклами и слышал, как они «разговаривают», — однако сравнение показалось ему довольно точным. Некое жестокое дитя казнило куклу путем четвертования, потом, правда, пыталось починить, используя конечности от кукол поменьше. И даже добилось определенного успеха. Не более. Проблемы с равновесием и несоразмерностью остались неустраненными.
— Ну вот, собственно, и все, — сказал Виктор. — Монки переправит тебя кое-куда.
— Зачем?
— Можешь рассматривать это как мой подарок или компенсацию за утраченные иллюзии. Заодно получаешь шанс изменить свою никчемную жизнь.
— А если я откажусь?
— Чертовски хороший вопрос. Если ты откажешься… — Виктор потер нос указательным пальцем — это был, наконец-то, знакомый Максу непроизвольный жест кокаиниста. — Я ничего тебе не сделаю. Отпущу с миром. Возвращайся в свою нору и сдохни в том дерьмовом городишке… Как он, кстати, называется?
— Не важно. Думаешь, ты все рассчитал, все учел, нашел правильные подходцы?
— Именно так я и думаю, приятель. Иначе не стоял бы здесь с тобой и не слушал, как ты попусту треплешь языком.
«А ведь он прав, — сказал себе Голиков. — Ублюдок трижды прав. Он не прогадал даже в том, что взял с собой Ирку. Появись он один, ты бы еще взвешивал «за» и «против», а теперь, после всего этого дерьма с «призраками», тебе будет слишком больно возвращаться в тот дерьмовый городишко, слишком больно жить и слишком страшно доживать… Сколько тебе осталось? А ты вспомни Савелову в постели, вспомни все, что ты потерял, вспомни, как ты любил ее — монахиню и девственницу в одной жизни, шлюху и наркоманку в другой, — и сколько бы тебе ни осталось, этого будет слишком много, потому что ты по-прежнему ее любишь».
Его молчание было истолковано как согласие. Барон направился к машине. Макс обернулся и обнаружил, что пес, о котором в последние несколько минут он совершенно забыл, позволил Савеловой почесывать себя за ушами и выглядел при этом вполне довольным жизнью. Еще один счастливчик с усеченной памятью. Макс хотел было предложить Ирине, чтобы та забрала бультерьера с собой, но на краю поджидавшей его неизвестности он ощущал такое ледяное одиночество, что иметь рядом даже старое больное животное казалось чуть ли не благословением. Вдобавок у него имелось подозрение, что, если он избавится от пса, то нарушит условия сделки («Тебе придется позаботиться о нем») и расплата не заставит себя ждать.
Монки достал из кармана плоскую бутылочку и сделал изрядный глоток. Скривился, рыгнул, посмотрел на некое устройство, прикрепленное ремешком к запястью, как обычные наручные часы, но Макс успел заметить, что циферблат заменяют пересекающиеся эллипсы, внутри которых извиваются золотые нитевидные линии на темном фоне. Сверившись со своей побрякушкой, «специалист по гипнотрафику» сказал:
— Ну что, приятель, нам пора.
В полном соответствии с гнилой человеческой природой Голикову вдруг отчаянно захотелось отмотать пленку назад и оказаться в своей норе, под защитой нарисованных звезд. В отношении Савеловой он ощущал мучительную недосказанность. Слишком тяжело было бы расстаться с ней, делая вид, будто они теперь чужие друг другу, что встреча на затерянном перекрестке ничего не значит и не причинила боли. Да и ради чего ломать комедию?
Проходя мимо, Ирина что-то сунула ему в руку. Он легко определил на ощупь знак принадлежности к чужому для него племени. Максу пришлось пересилить себя, чтобы не бросить эту штуковину. Она внушала ему отвращение, как скорпион или гадюка. Но такой же «анх» висел у Савеловой на шее. Больше не было ни черных, ни белых, ни своих, ни чужих, если Голиков вдруг успел позабыть об этом.
— На черта он мне?
— На крайний случай. Когда-то они были одним целым, — она дотронулась до своего «анха». — Возможно, между ними есть какая-то связь. Ты узнаешь, так ли это… когда будешь где-то очень далеко от меня.
Она тоже вольно или
