зеркалу, увидел в нём чужую угрюмую и злобную рожу? Всякий решит, что ты сам себя не узнал.
Пытаясь не обращать внимания на незнакомую скуластую физиономию, выглядывающую из зазеркалья, Андрей принялся раскладывать принадлежности для бритья, но темноволосый тип из зеркала решил всерьёз заявить о своём реальном существовании.
Удар был очень сильным. Он отшвырнул Андрея на пол, сковал мышцы, парализовал, не давая разогнуться. Пару минут он был ещё жив, но перед его невидящими глазами возник чей-то силуэт. Это был очень бледный и почти бесплотный молодой мужчина. Он узнал его: вот теперь это точно был он сам, будто бы его собственное отражение в несуществующем зеркале. И это отражение сначала показалось мёртвым. Но мёртвые глаза этого отражения наполнились вдруг необъяснимым восторгом и нетерпеливым ожиданием. «Оно уже почти живое,» — понял вдруг Андрей. — «Оно ждёт моей смерти… " И снова страх вылил в душу целый ушат боли. Сердце, неровно качнувшись, остановилось и с сухим почти безболезненным хлопком лопнуло. Кровь перестала шуметь в ушах.
Он уже не мог позвать брата на помощь. Даже когда он почувствовал, что Игорь рядом, ни пожаловаться, ни вовсе рот открыть он уже не мог.
Всё очень просто. Хлоп — и выноси готовенького. Вот в чем прелесть внезапной смерти в расцвете лет: минимум страданий себе и окружающим. Вот только младший… Как теперь он без какого-никакого, но всё же опекуна?
К тому моменту, когда в квартире появились призраки в белых халатах, он был уже стопроцентно готовеньким. Да, с ним пытались повозиться, пристраивали аппаратуру, кололи чем-то в самое сердце, пропускали через тело электрические разряды, но рассыпавшуюся в хлам машину уже нельзя было запустить.
У него уже ничего не могло болеть. По всем правилам свеженькому покойничку не положено ощущать боль. Но вопреки этим правилам, боль гуляла внутри…
И тогда он понял, что жив.
Не ВСЁ ЕЩЁ жив, а УЖЕ СНОВА жив!..
И сначала он обрадовался. Ещё бы, ведь он больше не был тем бестелесным и неразумным клубком света, застрявшим между слоем амальгамы и поверхностью стекла. Он стал живым созданием и вовсю рвался наружу, и доказательством его существования на свете стала слепая и неумолимая боль.
Он выдержал её.
Чужая мучительная смерть стала его рождением. Родившись, он долго кричал, потом бредил и звал на помощь того, кому было до него дело. Тщетно. Кому будет дело до новорождённого зеркалицы из низшей касты?! Справляйся сам. Хоть вечно проживи, если суждено, но справляться со всем будешь только сам. Бредовые видения пронеслись, проскользнули и растаяли. Боль начала постепенно вытекать наружу, лениво, неторопливо, не упуская возможность взять своё сполна. Настало долгожданное избавление от страданий, оно мягко окутало его каким-то покрывалом, нежно приласкало, вселило надежду…
Он полежал немного, приходя в себя и чувствуя восторг от того, что ничто больше не терзает его.
Он не представлял, сколько времени прошло прежде, чем он впервые открыл глаза. Слабый поток воздуха овеял его лицо, осушил влагу на ресницах, пощекотал шею едва уловимым холодком, и в почти прозрачных ладонях новорождённого, которыми он попытался заслониться от сквозняка, заискрилась хрустальная кровь.
Он сел на холодной поверхности, засыпанной гравием и пылью, и оглядел себя внимательно и придирчиво. И хотя тело его ещё не приняло чётко различимый силуэт, а кожные ткани не обрели нормальную плотность, он быстро ощупал всё, что ему теперь принадлежало.
Две ноги. Длинные такие, тонкие, поросшие темными кучерявыми волосками, настолько хлипкими, что назвать их шерстью было никак нельзя. Честно говоря, две тонкие голые ноги — это не слишком много. Конечно, они были ровными, приятными на вид, да и мускулы на бёдрах были совсем не безнадёжны, но всё же он почувствовал некое разочарование.
Руками своими он остался тоже слегка недоволен. Однако самую сильную озабоченность вызвало у него туловище. Положа руку на сердце, смотреться он должен был неплохо, но плоский живот и широкая грудь не имели не только рогового панциря, но даже ни одной огрубевшей кожной складки. Выдернув из мягкой, даже нежной кожи под ключицей пару темных волосков, он осмотрел их и сдунул прочь, скептически усмехнувшись.
Из прочего имущества, подлежащего инвентаризации и тщательному освидетельствованию, в наличие имелся детородный орган, состояние коего могло бы порадовать, благо способ практического употребления его в дело новорождённый хорошо себе представлял. Но радоваться ему было ни к чему. Он справедливо подозревал, что у него довольно шансов пасть от вражеских рук, зубов или когтей раньше, чем предоставится случай продлить свой род или просто потешить молодую плоть.
Наконец, он равнодушно потрепал волосы, свисающие растрёпанными прядями, ощупал широкий гладкий лоб, короткие брови, суточную щетину на подбородке и сделал окончательное горькое заключение: «Я — человек!..»
Чужая смерть стала его началом, но он не знал, проклинать или благодарить того, чьей плотью обросло его естество. Понятно, выбирать не приходилось. Справедливость судьбы равнялась нулю. Даже новорождённый зеркалица в состоянии понять, повезло ему в жизни или нет.
Ему не повезло. Жестоко не повезло, на всю катушку.
Родиться в Аду Зеркал — это наказание уже само по себе. Но даже долгая боль рождения не расстроила новорождённого так, как его новый человеческий облик. Насколько меньше было бы огорчений, если бы он появился на свет трёхглазым мушафом или мускулистым рогатым ры-мчу. Их среди зеркалиц было особенно много, и вряд ли они жалели о своей доле. И те, и другие существа степенные и апатичные. Жив так жив, мёртв так мёртв, была родня, не было её — и так могут прожить и эдак, не заботясь лишними переживаниями. Благодаря абсолютной невозмутимости зеркалицы из мушафов и рым-чу умудрялись выживать если не с лёгкостью, то не затрачивая чрезмерных физических или душевных усилий.
Но зачем кому-то понадобилось перехватывать Андрея Качурина, этого никчёмного типа? Зачем вызывать к жизни новую зеркалицу, чтобы сделать такое никудышное приобретение для племени? Что он теперь такое? Плохая боевая машина. Битвы две-три от силы, да и то если повезёт.
Человек — плохой боец, если он не среди себе подобных. В человеческом мире такой экземпляр имел бы успех и немалые шансы выпутаться из массы неприятностей. Но в Аду Зеркал люди-зеркалицы долго не протягивали. Здесь человек был едва ли не самым уязвимым созданием. Старейшины зеркалиц не часто баловались пленением человеческих душ, но вот этот несчастный почему-то не миновал их внимания.
Новорождённый ещё посидел, глядя, как обретает силуэт его молодая плоть, потом встал на колени и огляделся.
В огромном гроте с прозрачными гранёными стенами,
