детьми. Я – ребёнок.
Что-то гремит, перекатывается и жужжит над головой. Словно камни, которыми перебрасываются гиганты-взрослые. С трудом я вспоминаю правильное слово: голоса. Они разговаривают. Чаще друг с другом, но иногда и со мной.
Голоса сливаются в неразборчивый гул, из которого выныривают отдельные фразы:
– Перестань, это умеют все!..
Один из взрослых суёт мне в руки странную палочку с длинными зубьями и указывает на зеркало.
– Давай, попробуй!..
Я смотрюсь в зеркало и пытаюсь приставить полученную расчёску к голове. Но в отражении вместо моего лица только размытое пятно. Оно смазывается всё больше и больше, пока не распадается в чёрную пыль, которую тут же уносит ветер.
– …снова пульс участился…
– В последнее время транскраниально плохо стирает… Трепанацию бы.
– Времени нет. Ты очередь видел?
После пробуждения туловище ощущается по-новому – как будто оно чуть сместилось в пространстве, оставив разум на старом месте. Границы, отделяющие плоть от остального мира, теперь обнаруживаются в неожиданных местах – простираются дальше привычного или так же непривычно и неожиданно обрываются. Боль расплавила мясо и кости, а теперь они застывают обратно; зелёный луч с визгом рисует новую схему тела.
На голову снова давит холодная корона.
За вспышкой боли приходит темнота, но теперь она не торопится рассеиваться. Медленно в ней разгораются сине-зелёные лампы – они очерчивают комнату, полную людей. Все примерно одинакового роста. Все взрослые. Они не мои друзья, но я им доверяю.
На стене висит большой щит – к нему пришпилены бумаги, списки, схемы. Портреты. На одном из портретов лицо: молодое, худое, с чёлкой, спадающей на глаза. Чужое, но смутно знакомое. Где-то виденное раньше.
Один из тёмных силуэтов срывает этот листок:
– Кай сказала, что он больше не нужен. На такие должности у нас просто нет времени.
– Нет-нет, постойте! – неожиданно возражаю я. – Давайте его сюда. Я займусь им в свободное время. Ради общего дела. Нам может понадобиться финансирование.
Кто-то из теней смеётся; кто-то толкает меня локтём в бок. Мне всё равно. Решать будут не они.
Спустя некоторое время многорукая безликая толпа передаёт мне задание. Почему-то я радуюсь. Этот человек важен для меня. Он мне нужен. Нужен не для общего дела – эта мысль кажется секретной, преступной.
Воспоминание вызывает боль. Болезненная судорога исходит из самых глубин тела, из самого далёкого уголка, в котором спряталась душа. Тело тут же отвечает, выгибаясь дугой на кресле; на коже вспыхивают жгучим огнём кольца, притягивающие меня обратно. Ремни. Меня сдерживает не только усталость – они об этом позаботились.
– Так, что происходит?
– Повысилась возбудимость нервной системы… Стоит поторопиться.
– А. Из этих… Возбудимых. Кирку убирать тогда? Уберу, да.
Яркий свет больше не слепит – он только злит. Тело перестало убегать от боли. Теперь оно приветствует её жар, становится послушнее и бодрее. Ещё одна судорога заставляет его бороться с ремнями. В уши ввинчивается мерзкий трёхголосый скрежет: стон креплений кресла; скрип моих зубов; хруст костей, соединяющихся в новых конфигурациях. Мышцы тянутся за костями, не желая расставаться с привычными соседями. За мышцами тянется кожа. Где-то она не выдерживает натяжения – но меня это больше не пугает.
Обруч на голове перестал делать перерывы – картотека рисунков-воспоминаний срывается с оси и разлетается охапкой белых хлопьев, тающих во тьме. Я тянусь к ним, хочу сгрести обратно, но ремни не пускают; остаётся только жадно вглядываться в картинки, пытаясь найти то самое лицо. Каждая встреча с ним вызывает вспышку внутренней боли, и эта боль понуждает искать дальше.
В душа растёт уверенность – стоит только найти его, и я вспомню, кто я. Вспомню своё лицо. Вспомню, почему я здесь.
Последнее желание словно притянуло к себе одну из карточек. Нужного лица на ней нет – но есть слова. Непонятные, но злые: «Донос», «Преступная организация», «Вербовка». Под ними имя. Лица нет, но я знаю, что это его имя.
Боль в душе перевешивает и заглушает всё, что пережило тело. Больше нет страданий, нет усталости – только яркий шар гнева, в центре которого лежит последняя крупинка памяти, схваченная и отобранная у тьмы.
Я знаю, почему он мне так нужен. Я знаю, почему я здесь.
Новое тело, искажённое и истерзанное, обмякло в кресле. Ремни перестали впиваться в кожу. Больше не горит и не дымится горящей плотью зелёный луч. Можно расслабиться и раствориться во тьме.
– Давление падает!..
– Отключай, отключай. Куда денется, не умрёт же, хах.
Не осталось больше разноцветных карточек памяти. Вслед за ними разлетелись и исчезли чувства и желания – ведь больше не осталось слов, чтобы их описать.
Остаётся только имя.
Моё имя.
Полианна.
Сознание возвращалось урывками – словно боялось вернуться туда, откуда было жестоко изгнано.
Сначала оно осторожно исследовало своё вместилище: тело чернело пятнами отсутствующих сигналов. Это хорошо. Темнота и пустота гораздо лучше, чем боль.
Вязкая дурнота небытия медленно рассеивалась. Разум позволил себе дрейфовать в бездеятельности, неторопливо, даже лениво осознавая себя. Некоторое время потребовалось на то, чтобы признать и принять ужасную правду – он существует, и назад дороги нет.
Она. Она существует.
После этого небольшого открытия-воспоминания её одолела ужасная скука.
Ещё не успела рассеяться болезненная слабость в мышцах, как зуд скуки стал невыносим. Сознание принялось обшаривать тело в поисках того, что могло бы выдать хотя бы каплю стимуляции.
Первыми откликнулись уши. Их тут же затопил мерный, монотонный шорох. Из непрерывного шелеста выпрыгивал гулкий перестук – он проникал в кости и отдавался вибрацией в зубы, не затухая и не прекращаясь ни на секунду; словно собирался звучать вечно.
Звук принялся плавить её сознание, сглаживая любую выступающую мысль. Тело не выдержало и само открыло глаза.
Она со вздохом восхищения приподнялась с пола и принялась вертеть головой. Вокруг, повсюду, куда ни кинь взгляд, сияла россыпь огоньков. Оранжевые, жёлтые, белые, зеленоватые – казалось, они висели прямо в воздухе, кружась в бесконечной воронке.
Глазные яблоки наконец немного вернули себе эластичность под напором мышц и начали менять свою форму; а вместе с этим вернулось и понимание расстояний. Она поморгала и пригляделась.
Огоньки не просто висели в воздухе – они росли на поверхности, тёмной, и поэтому почти невидимой. А воронка оказалась не плоской, и даже не воронкой вовсе.
«Тоннель, – из глубин раздробленной памяти всплыла подсказка. – Это проход… В чём-то».
Проход должен куда-то вести. По нему должен кто-то ходить.
Она попыталась встать, но руки и ноги ответили только глухим недоумением. Они не собирались действовать. Не собирались даже ощущаться.
Это вызвало мгновенный прилив слепого гнева.
Злобно зарычав, она принялась размахивать конечностями и с размаху бить ими о стены и пол. Тут же вернулась боль. Сознание хорошо помнило, что это такое – но на этот раз боль показалась полезной, даже приятной. Словно кислота, она прочистила засохшие нервы и вернула контроль над мышцами.
Одна из рук тупым, едва управляемым обрубком врезалась в стену и попала прямо по сияющему огоньку. Тот лопнул с громким «чавк!» и погас, оставив после себя только язвочку с медленно сочащейся из неё жидкостью.
Почему-то это показалось забавным. Даже приятным.
Она с трудом взгромоздилась на колонны непослушных и зудящих ног. Пара неуверенных шагов – и удалось прислониться к стене. Та оказалась мягкой, влажной и удивительно жаркой. Казалось, стоит только расслабиться, позволить разуму потерять контроль над телом, и стена впитает это тело без остатка, растворив его в своей горячей толще.
Но сейчас не время для этого. Огоньки выглядели более интересными.
Она наклонилась к стене и принялась разглядывать один из светлячков – тот оказался не огоньком, а пузырьком. Тонкая плёночка удерживала под собой сияющую жидкость; настолько тонкая, что её легко прорвал коготь пальца. С тихим «чпок» огонёк погас, оставив после себя ещё одну тёмную ямку.
– Чпок! – сказала она. – Ха-ха.
Вот так тело обнаружило, что у него есть голос. С помощью него можно озвучивать слова, крутящиеся в голове, – это тоже показалось интересным.
– Голос, –
