сказала она. – Го-о-олос.
Она заковыляла по тоннелю, лопая все пузырьки света, до которых могла дотянуться, и бормоча все известные ей слова. Этих слов оказалось немного, но с каждой новой мыслью становилось всё больше.
Страшно хотелось пить.
Уничтожение светлячков, растущих из стен, быстро наскучило – на их месте тут же созревали новые пузырьки; они поднимались из мякоти стен, словно плоть медленно кипела.
Новое слово – плоть. Стены, пол, потолок – везде переплетались длинные и влажные тяжи мышц, проложенные рыхлым жиром и скреплённые тонкими нитями сухожилий. Эта мешанина находилась в постоянном движении; она ходила волнами, вздымалась гигантскими вдохами и оплывала, словно густая и вязкая жидкость.
Кости проступали на поверхности странными узорами: иногда они выпирали в проём тоннеля острой гребёнкой рёбер, которые так и хотелось отломить мимоходом; чаще из костей собирались ажурные колонны, подпирающие низкий, провисающий брюхом потолок.
Иногда встречались почти целые туловища. Кто-то не справился с желанием расслабиться, сдаться и утонуть в стене, пожертвовав ей надоедливое тело. Кожа с этих остовов уже успела уплыть в другие места, уносимая вечным, неостановимым дрейфом живого окружения. Оставшиеся силуэты превратились в забавную игру – они то распадались на составные части, то собирались обратно, с каждым разом всё больше и больше теряя изначальную форму.
Но даже эта игра не могла отвлечь её от мучительной проблемы. Тело хотело пить.
Слишком много новых слов было придумано и сказано. Уставшее горло саднило, шершавый язык судорожно и безнадёжно пытался найти на потрескавшихся губах хотя бы каплю влаги, но от этого становилось только хуже.
Не выдержав пытки, она кинулась к стене и принялась слизывать испарину, собравшуюся на горячей, подёргивающейся плоти. Солёная жидкость покрыла губы и язык жирноватой плёнкой, тут же склеивая трещины и успокаивая боль.
– Эй! – вдруг раздался грубый голос; чужой голос. – Не ешь то, что думает и говорит!
Она оторвалась от стены и оглянулась. В проёме тоннеля громоздилась массивная, тёмная фигура. Неожиданный пришелец ещё сохранял почти всю свою кожу – а где кожи не хватало, там её дополняли желтоватые костяные наросты-шипы.
– Но я не ем, – с недоумением ответила она. – Я пью.
Незнакомец замолчал и принялся чесать костяную маску на лице.
– Пить… Пить можно, – неуверенно сказал он; но тут же нашёл новый повод для нападения. – Почему не работаешь?! Работай!
Он подошёл и попытался ткнуть её шипастым пальцем в живот. Ей это очень не понравилось – поэтому она схватила палец и сломала его сразу в двух местах.
– А, – отреагировал он, – ты хочешь не работать. Так бы сразу и сказала.
Он спокойно отобрал свой палец и принялся вправлять фаланги на место; не отрываясь от своего увлекательного занятия, он спросил:
– Как тебя зовут?
– Пол… – она нахмурилась; казалось, слово было готово скатиться с губ, но где-то по пути рассыпалось и потерялось, оставив после себя в памяти только болезненно неполные осколки. – Поли… Полин…
– Полынь?
– Может быть. А что такое полынь?
– Откуда мне знать. Это же твоё имя.
– И правда.
– А меня зовут Обычное Имя.
Полынь нахмурилась. Она не помнила ни одного имени, но почему-то именно это казалось ей неправильным.
– Тебя точно так зовут?..
Он равнодушно пожал плечами:
– Обычное Имя.
– Ладно…
Он достал из пальца осколок одной из фаланг и резким движением всадил его себе в лицо, добавив к маске ещё один костяной шип. После чего довольно улыбнулся и сказал:
– Если не хочешь работать, то ищи тех, кто хочет.
– Зачем?
– Чтобы заставлять их работать.
Опять слова Обычного Имени показались ей неправильными.
– Но зачем заставлять работать тех, кто и так этого хочет?
– Сложные вопросы задаёшь, – поморщился Имя. – Ты что, много слов помнишь?
– Очень много! – похвасталась Полынь. – Так долго говорила, что горло заболело.
– Это плохо. Помнить больно. И не так больно, как ты мне палец сломала. А неприятно больно.
– Понятно…
– Нужно заставлять работать, – продолжил он, тыкая вверх укоротившимся пальцем, – чтобы находить тех, кто хотел работать, но перестал. Кто просто лежит и не двигается.
– Зачем?
– Затем, что их можно есть.
Полынь хотела что-то возразить, но её прервало громкое урчание собственного живота. Разговоры о еде пробудили аппетит, вызвав резь в пустом желудке.
Сглотнув слюну, она спросила:
– А есть можно только их?
– Да. Раз они перестали работать, значит, они перестали думать и говорить. Запомни, никогда нельзя есть то, что думает и говорит.
– Почему?
– Если ты съешь такое, то оно начнёт говорить внутри тебя.
Полынь оглянулась:
– Почему стены нельзя есть? Они не выглядят говорящими.
– Это потому что ты слишком много болтаешь! Будешь долго молчать, и услышишь их шёпот.
От слов Обычного Имени у неё по спине пробежали мурашки незнакомого чувства. Как будто ослабели нити, удерживающие тело в напряжённой, готовой к действию форме; на ладонях выступил холодный пот.
– Этого мне бы не хотелось, – призналась Полынь.
– Тогда ешь чаще, чтобы не молчать.
– И где мне искать этих… Работающих?
– Они живут кучками. Бригадами. Ищи себе сама свою бригаду.
– А тут её нет? – Полынь принялась вертеть головой, пытаясь разглядеть в отдалённом конце тоннеля эту загадочную «бригаду».
– Нет. В том конце, – Обычное Имя ткнул когтистым пальцем себе за спину, – мои живут. Их не трогай. А то я тебе ноги сломаю. В плохом смысле сломаю, с неприятной болью.
– А там? – Полынь указала в другую сторону.
– Там… Там Норма Выработки живёт. Спроси его.
– Ага. То есть, его действительно зовут Норма?
– Ну да. А что? Норма. Обычное Имя.
Полынь потрясла головой, потом покопалась в памяти и вытащила из глубин новое, совсем позабытое слово:
– Спасибо.
– Чего?
– Ты был полезен, говорю.
– Ага. Тогда тебе ещё немного пользы. Раздобудь или вырасти себе что-нибудь для драки.
– Зачем?
– Многим рабочим нужна… Стимуляция. Чтобы вспомнить, что они любят работать.
– Мне кажется, им это неприятно.
– Нет-нет! Они сами хотят помощи. Это помогает им помнить, думать и говорить. Если их не стимулировать, то они перестают думать. Таких съедают.
– Ладно… – неуверенно сказала Полынь. – Спасибо.
– Спасибо… – Обычное Имя покачал головой, – ну и слово. Первый раз слышу.
Он отвернулся и пошагал в свой конец тоннеля, бездумно постукивая по стенам кулаком и приговаривая себе под нос:
– Спасибо… Спасибо…
Некоторое время Полынь смотрела ему вслед, после чего развернулась и пошла в другую сторону.
Мягкий тоннель шёл прямо, но разглядеть, куда он ведёт, никак не удавалось: то фонарики гнойничков на стенах вдруг разбегались и исчезали в складках плоти, погружая проход в темноту; то в проёме вдруг скапливался плотный и душный пар, оставляющий на коже толстый слой липкой влаги. Время от времени тоннель сужался в тонкую трубу, и тогда Полыни приходилось ползти и протискиваться сквозь неё, впиваясь когтями и зубами в упругий пол.
Иногда труба оказывалась слишком узкой. Сомкнувшиеся стены тоннеля выдавливали из тела сначала воздух, потом силы; после чего сознание вдруг затапливала волна лени. Становилось лень думать, лень ощущать и контролировать своё тело.
Именно в один из таких моментов Полынь услышала голос из стен.
– Мы здесь, совсем рядом. Ты не одинока. Мы никогда не устанем ждать тебя.
– Что? Кто?..
Полынь резко подняла голову, с трудом оторвав её от земли; фрагмент кожи на щеке уже успел подружиться с чужой плотью и остался лежать рваным лоскутом, медленно тонущим в сплетении волокон пола. На щеке загорелось огнём оголённое пятно – боль от него рассеивала лень и помогала двигаться дальше. Но ещё больше помогало то самое чувство, от которого на ладонях проступал холодный пот. Теперь Полынь помнила, как оно называется. Страх.
Шёпот стен не просто вползал в голову, пользуясь моментом тишины, – он звучал прямо в черепе, минуя уши. Словно кто-то другой думал головой Полыни, одолжив её на время. Как только в тело, подстёгнутое болью, возвращались силы, Полынь напряжённо думала уже свою собственную мысль: а что, если этот кто-то одолжит её голову навсегда?
Как будто напуганные этими мыслями, стены чуть раздвигались,
