вдруг тихо рассмеялся, – так чего ты хочешь?
– Я… – Полынь замерла на мгновение, но всё же не смогла сдержать терзающее её любопытство. – Почему тебя так зовут? Почему ты такой странной формы?
На этот раз рассмеялось сразу несколько ртов.
– Вместо своих устремлений и желаний ты интересуешься мной?
– Да, конечно. Это же интересно.
– Очень приятно. Из уважения к твоей вежливости я отвечу. Я правлю этими местами, поэтому я Раджа. С позволения Плёнки, впрочем. Она правит всеми и всем.
– Плёнки…
– Того, что вокруг нас. Того, в чём мы. Разве ты не слышала её? Нужно просто перестать думать, и она тут же начнёт думать тобой.
– Я не хочу переставать думать, – сердито ответила Полынь. – Кто не думает, того едят.
– Нет-нет, ты всё перепутала! Кто думает, того не едят. Это банальная вежливость. А кто не думает… С тем происходят самые разнообразные вещи. Впрочем, я понимаю. Такие, как ты, никогда не останавливаются.
Раджа прервался и подождал, пока Полынь догонит ползущий куб.
– А насчёт формы… – продолжил он. – Именно так нас… меня сюда отправили. Наверное, что-то перепутали. Забыли разрезать упаковочную ленту. А то, что оказывается здесь, обычно стремится сохранять ту форму, в которой прибыло.
– Почему?
– Возможно, из чувства ностальгии. Впрочем, они оказали мне услугу. В этом месте размер и количество решают очень многое.
– Размер? Количество?
– Размер тела. Количество мозгов.
Полынь подождала, пока утихнет разноголосый смешок, после чего сказала:
– Я ничего не понимаю…
– Ничего страшного. Понимать не нужно. Ты сама начнёшь задавать вопросы, если что-то вспомнишь. Впрочем, если не вспомнишь, то это и к лучшему. Будешь счастливей… Как наш общий друг Норма. Так чего ты хочешь?
– Я хочу найти себе работников.
– Зачем?
– Чтобы поесть… – Полынь подумала и добавила. – Мне так Обычное Имя сказал.
– И это всё? – с недоумением спросил Раджа. – Не может быть. Не может быть, чтобы тобой двигал только банальный голод, чужая идея о еде. Этого слишком мало, чтобы удерживать тебя в маниакальной стадии.
– Я не понимаю…
– Подумай. Покопайся в памяти. Это будет больно, я знаю. Но должно быть что-то, что терзало твою душу ещё до того, как ты проснулась здесь, под землёй. Что-то важное.
– Как я могу покопаться в том, что уничтожено?
– Нет-нет, не уничтожено! Память – это не философская абстракция, не какой-то хрупкий конструкт. Это физический объект, и довольно крепкий, потому что состоит из двух частей. Те электрические заряды, которые искрились в твоём мозгу, бегали по дорожкам нейронов, рисуя карту памяти… Да, их стёрли. Перегрузили, временно изгнали из разума.
– Но что тогда осталось?
– Сами дорожки, конечно же.
– И что же мне делать?
– Воспоминания не хранятся в памяти одним большим блоком, похожим на меня, ха-ха. Они собираются из кусочков, каждый раз заново. Как салат. Помнишь, что такое салат?
– Не… Стой, нет, кажется, помню! Ха!
– Повар-мозг импровизирует воспоминание из тех кусочков, которые он смог нахватать. Которые ему кажутся нужными и уместными в данный момент. Если ему не хватит продуктов, то он будет их искать, и очень усердно. Тебе стёрли книжку с рецептами, но кусочки всё ещё на своих местах. Просто нужно напомнить повару, что и где лежит.
– Я не понимаю… Ты слишком много говоришь.
– Просто начинай готовить. Думай, вспоминай. Пользуйся своей памятью.
«Не хочу я выполнять твои указания», – хотела было огрызнуться Полынь; но её остановило чувство опасливого уважения к Радже. Он был прав: его подавляющие размеры, то количество слов, которое он знал – всё это действительно решало многое.
Искать что-то в памяти – всё равно, что копаться в острых осколках собственных костей. Боль доставляло не только то, что осталось; больно было и от осознания того, как много было утеряно.
Полынь закрыла глаза и сердито отмела в сторону все свежие наносы: глупое лицо Болтуна, жалкие попытки запомнить путь к залу Раджи через хитросплетения тоннелей… Под ними обнаружилась пустая и тупая память о темноте и бессознательности. И жгучие воспоминания о боли.
Ничего. Неужели больше ничего?
Нет. За всеми осколками, над жалкой кучкой слов висело нечто огромное. Такое важное, такое сияющее, что увидеть его было невозможно – потому что именно его свет позволял видеть.
Шар гнева, обиды, желания, скорби… А за ним чужое лицо.
Полынь распахнула глаза:
– Мне нужен человек.
– Ага, – медленно произнёс Раджа. – Так-то лучше.
Он помолчал, медленно продвигаясь по кругу вдоль стены зала; после чего продолжил:
– Впрочем, не буду спрашивать, зачем тебе он. Это твоё дело. Где он сейчас? Наверху или внизу?
– Наверху?.. – Полынь задрала голову и уставилась в потолок. Наверху был только огромный и очень сочный пузырь-светлячок.
– В Граде, – нетерпеливо сказал Раджа. – Наверху Град. То место, откуда мы пришли. Прошлая жизнь.
– А внизу?..
– А внизу – это здесь. Это мы. Это рай.
– Рай?!
– Конечно. Куда отправляются люди после смерти? В рай.
Полынь огляделась по сторонам; память почему-то подсказывала другое значение этого слова:
– Не очень-то это похоже на рай.
– Почему нет? В рай отправляются только люди, не вещи. Значит, рай должен состоять из людских тел. Больше ничего ведь нет.
– Хм-м, – с сомнением протянула Полынь. – Я не знаю.
– Не знаешь?
– Не знаю, где тот, кто мне нужен.
– Ладно. Не страшно. Если он здесь, внизу, то мы его найдём. А если он ещё там, наверху… – Раджа снова рассмеялся десятком ртов. – Что ж. Тогда нам остаётся только подождать. И он придёт сюда сам.
Эти слова подарили Полыни новое слово, вспыхнувшее в грудной клетке вторым сердцем, тёплым и мягким. Надежда.
– А пока что давай попросим у Плёнки немного работников для тебя, – продолжил Раджа. – В конце концов, должен же кто-то приносить мне поесть.
1 сентября
Адаптировался ли мозг к отсутствию сна? Или нанохирурги адаптировали его насильно, удерживая на грани саморазрушения? Является ли моё сознание всё ещё человеческим? Это невозможно выяснить, как невозможно самому увидеть свои уши. Со своей точки зрения я мыслю по-человечески, но теперь моему суждению уже нельзя доверять. Искажения могут быть тончайшими, едва заметными – на уровне настроения, эмоций, этики и морали.
Впрочем, есть и более насущные задачи. Самоубийство в заботливой среде – задача непростая.
Что удивительно, отчётливо помню первый случай. Коллега из отдела биоэнзимов, Салли. Голова раздавлена шкафом. Когда её хватились и служба безопасности вскрыла дверь её комнаты, лицо и череп успели зарасти – всё ещё под шкафом – в причудливую маску.
Она беспрестанно издавала странный звук, как будто одновременно мычала и насвистывала какую-то простенькую мелодию – тирлим-тирлю, тирлим-фьють-тирлю. Только после того, как её унесли в лазарет, я понял, что так звучало дыхание через искривлённые дыхательные пути.
Отчаявшиеся пытаются сплющивать головы дверями. Вскрыли шахту лифта, чтобы было куда прыгать. Вводят себе всевозможные препараты. Циничные медики устроили чёрный рынок. Видел на площади одного зазывалу: «Нежная смерть! Обращайтесь!»
Но мы-то знаем, что не способны умереть. Всё, что могут нам дать эти препараты – временное забвение.
Некоторые рабочие из техперсонала покинули общежития и начали строить нелепые избушки из стройматериалов и мусора прямо под куполом. Соскучились по окнам и смене дня и ночи.
Подземный комплекс полнится гротескными созданиями. Сросшиеся странным образом конечности. Сердце, остановившееся и заново начавшее стучать. Безумный вой из земли на небо, на котором даже нет луны.
Дёргающиеся, дышащие тела складируются в пещерах. Скоро нам придётся расширять хранилища.
17 декабря
Нанохирурги преподнесли очередной сюрприз.
Я давно заметил, что растение, подаренное Ким, стало хиреть и белеть. А сегодня увидел, что по жилкам течёт красная жидкость. Потрогал – листья покрыты нежной, словно младенческой, человеческой кожей.
Хорошо, что мы остановили ирригацию под куполом, и все растения сдохли до того, как нанохирурги до этого додумались. Осталось убить мой экземпляр, пока он не начал разрастаться. Убить, но как? Опять эта проблема…
5 августа
Слово «время»
