этой бригады оказалось совсем простым – широкая расселина в стене, набитая медленно шевелящимся содержимым. Бессознательные тела рабочих сплетались в объятьях, пытаясь укрыться друг другом: чужая нога становилась подушкой; чужая рука прикрывала глаза, даруя краткий миг отдыха от неугасимого сияния гнойников. Где-то там, в жаркой и душной глубине, вызревали овощи – те, кто больше не сможет вернуться в сознание. Завтрак для тех, кто смог проснуться.
Полынь ухватила за локоть шахтёра, медленно бредущего мимо, – даже в этом мире находились те, кто задерживался на работе.
– Где Старший Смены? – спросила она.
– Кто?..
– Старший! Главный! Где он? – Полынь потрясла его за плечо, испытывая острое желание вытряхнуть из работника мозг и поискать в нём ответы самой.
– А-а… Пойдём. Пошли. За мной.
Старший Смены обнаружился в тощем и слепом отростке тоннеля неподалёку. Он лежал на полу кучкой покорёженной плоти и негромко хрипел. Полынь жестом прогнала едва соображающего проводника и склонилась над изломанным шахтёром.
– Что случилось?
– Хви-и-и…
Полынь непонимающе потёрла лоб. На овоща Старший Смены явно не походил – его глаза бешено вращались, а пальцы судорожно сжимались, пытаясь вцепиться в пол. Но всё же что-то мешало ему говорить.
Она недовольно поморщилась и начала приводить работника в порядок: одним ударом вставила белый и влажный позвоночник на место; воткнула обратно разошедшиеся веером рёбра; напоследок распрямила скрюченные руки, вытянув их из-под грудной клетки.
Раздалась череда хрустов и щелчков – кости расползлись по своим местам. Старший Смены выгнулся дугой и со свистом втянул воздух в лёгкие. После чего оглушительно закашлялся.
– С… Спасбо… – наконец выдавил он.
– Больше так не делай, – недовольно ответила Полынь. – Что это ты устроил? Почувствовал себя овощем? Если тебе нужна стимуляция, чтобы не слышать голоса Плёнки, то обращайся ко мне. Я просто ободрала бы с тебя кожу, а не завязывала в такой дурацкий узел.
– Это… не я.
– Ещё хуже. Рабочие должны работать. Уж это ты знаешь лучше меня.
– Это сделал другой демон.
Полынь на мгновение замолчала.
– Зачем? Почему?
– Я спрятал Глупого… Не выдал никому. Как ты и просила.
– Молодец… – Полынь почти вслепую похлопала Старшего Смены по плечу; её глаза застилала красная пелена бешенства.
Мгновенно вспыхнувшая ярость требовала немедленного действия – она жаждала пищи, топлива, чтобы разгореться ещё жарче и полностью выжечь разум, оставив после себя только исходящее пеной животное. Хотелось немедленно кинуться галопом, жадно загребая воздух руками, сшибая любые препятствия.
Вместо этого Полынь ткнула себя когтём в шею. Горячая кровь хлестнула из жилы, стекая по груди бурлящим потоком. Почти сразу же рана закрылась, но вытекшего хватило, чтобы голова прояснилась.
– Потерпи, – сказала она шахтёру, – подержи Глупого у себя ещё немного. Скоро я его заберу.
– Как скажете, госпожа.
– Но зачем ему понадобился простой случайный работник?
– Кто знает, что у вас в голове, – он пожал плечами и повторил: – Кто вас, демонов, знает…
Полынь развернулась на месте и зашагала было к выходу из тупичка; но тут же остановилась и оглянулась. Старший Смены сидел на полу, поглаживая зарастающее колено, – спокойный и немного грустный; потрёпанный, вечно уставший, но всё ещё продолжающий двигаться, упрямо отказываясь становиться овощем. Застрявший между работниками и демонами, потому что только он в этом ужасном месте осмелился сам выбрать свою роль.
Жилище Раджи чуть потемнело – один из огромных светящихся пузырей на потолке лопнул и теперь свисал рваными лохмотьями. В центре кратера на его месте уже появилась россыпь мелких, медленно созревающих гнойничков. Новый светильник не заставит себя ждать.
Полынь подошла к Радже, но на его поверхности не появилось привычной стайки глазных яблок. Куб неторопливо прополз мимо неё, необычно тихий и молчаливый.
– Раджа! – она яростно пнула его в бок. Нога проломила случайно подвернувшийся череп и чуть не застряла в глубине куба.
На ближайшей грани вылупилась пара разноцветных глаз.
– Ты сегодня без еды, – наконец ответил Раджа.
– Тебе бы не помешало похудеть, – огрызнулась она, – может быть, сможешь выйти погулять.
Раджа ничего не ответил.
– Что происходит? – нервно спросила Полынь.
– Ш-ш-ш… Прислушайся.
– Я не хочу слушать Плёнку, ты же знаешь.
– Нет-нет. Помолчи, прислушайся. Слушай не мысли, а звуки. Я понимаю, что для тебя это сложно, но попробуй не говорить, при этом продолжая думать. Да, это два разных процесса.
– Ты издеваешься сейчас, да?
– Я и сам не знаю. С повреждёнными разумами никогда не угадаешь. Некоторым сложно даже дышать и есть одновременно. А сейчас тихо. Слушай.
Полынь втянула ноздрями воздух и спокойно похлопала Раджу по боку, мысленно обещая себе вернуться сюда попозже с большими и острыми вилами. После чего всё же прикрыла глаза и напрягла уши.
Скрежет и треск, с которым куб полз по живой земле. Плеск и шорох потоков, скрытых в стенах; бьющий невпопад пульс многих сердец. А под всем этим – рокот. Негромкие и прерывистые раскаты, осторожно прокатывающиеся где-то под ногами.
– Ты про это мелкое грохотание? – недовольно спросила Полынь. – Словно тупой шахтёр роняет выбитую породу, потому что забыл, как пользоваться руками?
– Оно не мелкое. Оно очень, очень далеко.
– Тем более! Если оно далеко, почему ты так…
– Это Плёнка. Она двигается. Что-то происходит.
– Разве ты не можешь просто спросить у неё, в чём дело?
– Я спрашивал.
Раджа снова замолчал. Некоторое время Полынь терпеливо шла рядом с ним, но вскоре не выдержала:
– Ну? И что она ответила?
– Это не так просто. Она не думает, как ты или я. Даже я, пусть я и близок к ней. Во мне десятки тел и сознаний, в ней тысячи и тысячи.
– Ты выглядишь способным отвечать на вопросы.
– Тебе отвечает тот, кто любит общаться словами и готов идти на контакт. То, что он смог направить мышление всех остальных на общение с тобой – это большая удача.
– Удача для меня?
– И для меня тоже. Я словно волосок, пытающийся создать ветер, чтобы склонить другие волоски в том же направлении, в котором хочу опасть сам.
– Какая-то глупость, – раздражённо сказала Полынь. – Разве вы не можете просто… договориться?
– Чтобы договориться, нужно говорить. Представь, что у тебя в голове нет слов. Что ты будешь думать, какие мысли будешь посылать мне?
– Я… – Полынь на мгновение задумалась. – Я буду представлять то, что мне нужно. Просто образы.
– А если у тебя нет глаз? И ты даже не помнишь, что они у тебя когда-то были?
– Буду вспоминать звуки того, что мне нужно.
– А если отнять у тебя и уши?
– У меня нет на это времени, Раджа! – воскликнула Полынь. – Не знаю! Буду бить тебя по мягким местам, пока ты не сделаешь то, что мне нужно!
– Угу. Всё верно. Незнание и безмыслие, пассивность, а затем вспышка ярости в тот момент, когда твоя потребность превысит порог твоего терпения. Такие личности есть и у меня, и у Плёнки. Когда они поднимают достаточно сильный ветер, чтобы склонить всех остальных в свою сторону, тебе лучше не попадаться под руку.
Полынь толкнула кулаком в грань куба:
– И правильно. Боль понимают все.
– Если всё, что ты знаешь – это боль, то да, боль становится твоим языком. Но подобные разумы могут общаться и по-другому, если у них была возможность взаимодействовать с миром, с обществом, познать что-то ещё. Например, что говорит мой бесконечный бег по кругу?
– Что ты хочешь вырваться на свободу, – неожиданно для самой себя ответила Полынь.
– Вот видишь? Ясно и понятно. Но другие действия понять не так легко. Плёнка перемещает рабочих, внушает цели демонам, меняет маршруты тоннелей, нагревает одни части себя, охлаждает другие, полностью обрушивает третьи, превращая живущих там шахтёров в розовую кашу… Что она хочет этим сказать? И кому? Впрочем, у неё есть и те, кто не владеет ни словами, ни образами, ни звуками, ни болью, ни действиями… Чем общаются они, что у них в голове? Что будет делать Плёнка, когда они поднимут свой ветер?
– Я не знаю! – отчаявшись, крикнула Полынь. – Я ничего не знаю! Что ты вообще пытаешься мне сказать?
– Что понимание в результате общения – это чудо, а не данность. Впрочем, это можно было объяснить на более простом примере. На том, что ты не понимаешь половины моих слов.
Впервые с начала
