а ей то и дело подбрасывают внуков!
— Двадцать дэвять, дэвушка. Мне—то чего заливать?
— Ну да, а выгляжу на двадцать! — раздражённо возразила Марина и тут же сменила тон, — Ты только посмотри, какой чудный сувенир я привезла тебе. Это рога зомбара, но в Бирме его зовут шап. Они тебе понравятся, не правда ли?
— Так ты из Бирмы? — спросил Юра, открывая холодильник.
— Лучше не спрашивай! Устала зверски. Восток так утомляет. Жара, духота, коктейли скверные… Мой английский, сам знаешь, какой: едва—едва объясняюсь, торговцы дурят почём зря..
— Учи. Английский не сложный.
— Конечно. Для тебя. Ты их и так штук десять знаешь.
— Сто сорок шесть, — скромно поправил Оленев, выпрямляясь с грудой продуктов, — Кстати, у сегодняшних внуков папаша — японец.
— И когда она перестанет менять мужей?! Всё твоё воспитание. С моими данными я могла бы каждый день выходить замуж, но ведь я не делаю этого! Передай ей, чтобы перестала позорить меня, — возмущалась молодая бабушка, нежно поглаживая мужнины рога из Бирмы, — И вообще — как она закончила четверть в школе?
— Как обычно. Одни пятёрки и похвальные грамоты, — отчитываясь, Оленев продолжал готовить обед для внуков, — Но программы сейчас, я тебе скажу, едва сам успеваю понимать.
— Не кокетничай, дорогой, — мурлыкнула жена, — С такой головой люди давно в академиках ходят, а ты как был задрипанным врачишкой, так и остался. Но всё равно, я всем рассказываю, что мой муж — самый главный академик.
— Кому — торговцам рогами?
— Всем, с кем встречаюсь за границей. Завистник! Ты только представь себе: Рангун, солнце, пагоды, слоны… А какие там иностранцы—ы! Слушай, академик, приготовь супруге ванну, я так устала.
Она по—кошачьи потянулась, погасила сигарету, послала Юре воздушный поцелуй, сгребла в охапку свёртки, оставив рога, и вышла.
— Ага, — машинально буркнул Оленев, примериваясь, куда бы повесить очередные рога.
После каждой поездки жена непременно привозила рога какого—нибудь экзотического животного, и теперь то закрученные спиралью, то прямые и острые как шпаги, рога занимали стены целой комнаты. Квартира же напоминала кунсткамеру. В шкафах лежали минералы и руды, чучела, коллекции бабочек и жуков, детские игрушки, а больше всего — коробки и
— 20 —
коробочки заполняли углы и простенки — вещи, купленные Мариной в бесконечных странствиях по свету.
Ещё из кухни Оленев услыхал голос дочери. Она что—то весело рассказывала детям, те смеялись в ответ. Потом смех затих, и только голос — мягкий, ироничный, продолжал что—то говорить по—японски.
Юра поставил на поднос тарелки с борщом и салатом из кальмаров и понёс в комнату за красной лакированной дверью.
Детей там уже не было, а на циновке в белом кимоно и в белых носочках сидела его дочь Валерия, и было ей лет побольше, чем отцу.
— Коннитива, мусумэ! (Здравствуй, дочь!) — Оленев с церемонным поклоном поставил поднос на пол, — Как насчёт борщеца?
— Ах, папулька! — она вскочила и повисла у него на шее, — Как я рада тебя видеть! Сколько же я не была дома? Лет двадцать?
— Вчера ты пришла из школы, — сказал Оленев, рассматривая морщинки на лице сорокалетней дочери, — сделала уроки, перевернула весь дом, организуя Академию наук для кукол, рассказала мне очередную сказку на ночь, покапризничала и уснула. Как видишь, совсем недавно, суток не прошло. А как твоя новая жизнь?
— Сначала всё было прекрасно! Я закончила факультет восточных языков, стала писать диссертацию, поехала в Японию и там повстречала Ямаду… Ну что смотришь, осуждаешь?
Ну влюбилась, влюбилась как дурочка. Разве тебе это не знакомо? Ямада хороший человек, и ребятишки славные, правда? А потом всё надоело. Это не то, опять не то, папочка. Так что, хочешь—не хочешь, а придётся начать сначала. Может, другая судьба будет удачнее?
— Никогда не поздно начать сначала, — сказал Оленев, — Особенно тебе. Ладно, поешь и готовься спать. Завтра в школу.
— Опять в четвёртый класс, — по—детски надулась Валерия, — Я же всё забыла.
— Вспомнишь, — усмехнулся отец, — И… ты мне опять ничего не расскажешь о будущем? Как там, в двадцать первом веке?
— Самое поразительное, папуля, что никак. Ну нет никакой разницы, кроме количества шмоток и колбасы. Как и у нас, там одни страдают по несуществующему прошлому, другие мечтают о далёком будущем, и никто, папочка, никто не обращает внимания и не ценит своего настоящего! Я назвала это Постоянным Парадоксом Человечества. Как ты думаешь, не развить ли мне эту тему в будущей жизни?
— Вполне возможно, — задумчиво ответил Оленев, — Хотя кто—то уже занимался уже этим, по—моему. Жаль, хорошие ребятишки были. Ешь, я подожду тебя на кухне.
— Угу, — кивнула дочь, набивая рот салатом.
«Вот так просто кончается жизнь, и нет ни слёз, ни горьких сожалений, так
— 21 —
как впереди — ещё много жизней. Ах, если бы всем так! Но будем ли мы тогда жалеть хоть что—то вокруг себя?» — думал Юрий, возвращаясь на кухню длинными, угловатыми коридорами.
Кухня за его отсутствие успела перевернуться в пространстве, и теперь все предметы были расположены в зеркальном порядке: левое стало правым, правое — левым. Оленев приоткрыл холодильник и сказал озабоченно:
— Ты это брось! С вещами делай, что хочешь, а продукты мне не порть! У них же теперь все молекулы в другую сторону закручены, они стали несъедобными.
Ему никто не ответил, но он прекрасно знал, что его слышат.
— Исправляй ошибку или дуй за нормальной едой!
Под кухонным столом прокатился розовый шарик и исчез за холодильником.
С пустыми тарелками на подносе на кухню явилась дочь. Не взрослая Валерия, а просто Лерка, десятилетняя шалопайка и проказница. Школьная форма, по обыкновению, помята и перепачкана мелом.
— Фу, насилу допёрла, — ухнула поднос на стол.
— Откуда у тебя такие выражения?
— Из рассадника знаний, папуля, из школки, — состроила гримасу дочь и высунула язык в разводах пасты от ручки.
— Ох, доберусь я до твоей школы! Совсем от рук отбилась. Уроки выучила?
— А что их учить? Я и так всё знаю. Ты вникни, пап: сегодня училка развела базар про пестики и тычинки, я с Нинкой «Бурду» рассматриваю, меня — к доске — а ну, повтори, что я рассказала, а я ка—ак заверну ей на доске развёрнутую формулу редупликации ДНК, а она ка—ак разорётся, ка—ак начнёт звать отца в школу, то есть тебя!
— Ну, вот и схожу завтра, и выясню, как ты там над учителями издеваешься!
— А, истерички недоученные!
— Валерия! Сей же момент мыться и спать! И не забудь: мыло — для мытья, паста — для зубов, а полотенце для вытирания. Кстати, кончишь мыться — наполни ванну для
