распознал. Он словно просто угас, не страдая ни от боли, ни от бессонницы, ни от чего другого. Он ни на что не жаловался и не проявлял симптомов ни одной из известных болезней.
– Ваш друг физически вполне здоров, – сказал мне врач, когда я потребовал от него на лестнице, после осмотра, сказать правду. – Вполне! Ничего, кроме свежего воздуха и хорошего питания, ему не требуется. Его тело не получает питательных веществ. И проблема в душевной сфере, вне всякого сомнения, она связана с неким глубоким разочарованием. Если бы вам удалось переменить направление его мыслей, пробудить интерес к обычным вещам, переменить обстановку, возможно, тогда… – Он пожал плечами с озабоченным видом.
– Скажите, он умирает?
– Думаю, да, он умирает.
– От…
– Просто от недостатка жизни, – ответил врач. – Он потерял желание жить.
– Но у него еще осталось много сил.
– Он полон сил. Но все они иссякают бесследно, уходят куда-то. Организм ничего не получает.
– А в области психики, – спросил я, – у него нет никаких отклонений?
– Не в обычном смысле слова. Его сознание вполне ясное и активное. Насколько могу судить, мыслительный процесс не нарушен. Мне кажется…
Пока шофер накручивал рукоять стартера, доктор задержался немного на пороге дома.
Я с тревогой ожидал окончания фразы.
– Это похоже на особый случай ностальгии, весьма редко встречающийся и трудноизлечимый. Острая и жестокая ностальгия, та, что порой зовут «разбитым сердцем». – Стоя уже у дверцы автомобиля, он еще на минуту задержался. – Когда вся жизненная энергия человека устремляется к далекому и недостижимому месту, или человеку, или… или же неким воображаемым желаниям, которые он стремится удовлетворить.
– К мечте?
– Может быть, даже и так. – Садясь в машину, он продолжал размышлять: – Причина вполне может быть духовного порядка. Люди религиозного и поэтического склада наиболее этому подвержены, и их труднее всего вылечить, когда они впадают в такое состояние. – Чувствовалось, что доктору с трудом удается скрывать уверенность в своем диагнозе. – Если вы действительно хотите спасти его, постарайтесь переменить направление его мыслей. Должен признаться, что я тут не в состоянии ничего предпринять. – И затем, чуть потянув за седую бородку и глянув на меня поверх очков, с сомнением в голосе добавил: – Вот только те цветы… лучше бы их убрать из комнаты. Слишком сильно пахнут… Так будет лучше.
Он снова пристально глянул на меня. В глазах мелькнуло странное выражение. А меня тоже охватило непонятное смятение, я даже на какое-то время потерял дар речи, а когда вновь смог говорить, автомобиль доктора уже скрывался за поворотом. Ведь в той комнатушке никаких цветов вовсе не было, но, видимо, аромат полей и лесов достиг также и доктора, чем тот был порядком смущен.
«Переменить направление его мыслей!» Я зашел в дом, раздумывая, как честному и хотя бы наполовину думающему не только о себе другу, зная то, что было мне известно, последовать совету доктора. Каким иным мотивом, кроме как вполне эгоистичным желанием сохранить Теренса для собственного удовольствия, мог я руководствоваться, пытаясь отвратить его мысли от воображаемых радостей и мира к страданиям и низким фактам повседневного существования, которые он столь презирал?
Тут мне дорогу преградила растрепанная светловолосая хозяйка помещения, в котором мы квартировали. Миссис Хит остановила меня в коридоре, желая добиться ответа, не хотели бы мы «касательно расчета» договориться. Манеры ее были вполне решительны. Оказалось, что Теренс задолжал за три месяца.
– Его спрашивать толку никакого, – вела она свое, хотя в целом и не зло. – Больше мочи нет терпеть проволочки. Он всё говорит о богах да каком-то мистере Пане, который за всем присмотрит. Но я-то никогда ни его самого не вижу, ни этого его мистера Пана. А всех вещей его там, – кивнула она в сторону комнаты жильца, – если продать, так на сэнкимудскую [72] книгу гимнов не хватит!
Я успокоил ее. Невозможно было не улыбнуться в ответ на ее речи. К тому же я заметил про себя, что для некоторых книга гимнов Сэнки могла содержать мечты не менее мощные, чем у моего друга, и гораздо менее беспокойные. Однако эта фраза про «какого-то мистера Пана», что мог бы поручиться за жильца перед хозяйкой, послужила невольным комментарием к современной точке зрения, от которого мне захотелось скорее заплакать, чем засмеяться. О’Мэлли и миссис Хит, не ведая того, обрисовали глубокую пропасть, что пролегла между ними…
Так, постепенно, Теренс угасал, покидая бушующий внешний мир ради внутреннего покоя. Центр его сознания переместился из переходной формы призрака в более глубокое постоянство вечной реальности. Так он объяснил мне происходящее в одну из наших последних странных бесед. Он наблюдал за собственным уходом.
Он часами лежал в постели, уставившись счастливыми глазами в никуда, лицо его положительно сияло. Часто пульс почти совсем пропадал, казалось, он уже не дышит, но сознания он не терял и в транс не погружался. Когда я находил в себе силы обратиться к нему, чтобы вернуть обратно к жизни, мой голос достигал его ушей и он отвечал. Тогда глаза тускнели, теряли счастливый свет, обращаясь ко внешнему миру, на меня.
– Тяга теперь так велика, – шептал он, – я был далеко-далеко, в средоточии жизни Земли. Зачем ты возвращаешь меня назад, к этой суете? Здесь я ничего не могу поделать, там я нужен…
Он говорил столь тихо, что приходилось нагибаться почти к самым его губам. Долго сидел я возле его кровати, был поздний час. Снаружи стоял гнетущий желтый туман, но друга окружал аромат деревьев и цветов. Несильный, трудно было сказать, какими именно цветами пахнет, но таков воздух на нагретой лесной опушке или холме. Он чувствовался в самом дыхании Теренса.
– Каждый раз возвращаться всё труднее. Там я живу полной жизнью и чувствую свою силу. Я могу работать и посылать свою весть, всё получается. Здесь же, – он с улыбкой оглядел свое исхудалое тело, – я всё еще на краю, и это приносит боль. Так неэффективно.
В глазах снова засветился знакомый взгляд, вернувшись быстрее, чем прежде.
– Мне показалось, ты захочешь рассказать мне что-нибудь, – продолжал я, стараясь сдержать слезы. – Ты никого не хотел бы увидеть?
Он медленно покачал головой и дал странный ответ:
– Все они там.
– Возможно, Шталя… если я смогу привести его сюда?
На лице промелькнуло выражение некоторого неодобрения, мягко сменившееся мечтательной нежностью, как у ребенка.
– Его там нет… пока, – прошептал он. – Но и он придет. Во сне, думаю, он уходит туда и теперь.
– Так где же ты тогда на самом деле? – осмелился я спросить. – И куда ты уходишь?
Ответ прозвучал тотчас
