чем-то тяжелым.
– Бобры хозяйствуют, – сказал лакей.
Грибин с радостью бы с ним согласился, но карета ехала, а звук не становился тише, словно его источник двигался вровень с экипажем. Вдруг шлепки прекратились.
– Тпру! – закричал кучер.
Лошади встали, и карету качнуло так, что Грибин едва не повалился на Ефимку.
– Ты чего, стерва, посеред проезда шлендаешься?! – ругался кучер. – Вот я тебя!
Доктор выглянул в окно и увидел на дороге женщину в мокрой рубахе. В руках она держала пятнистую шкуру.
– Гони! Дави ее и гони! – крикнул Грибин, а сам полез в саквояж за револьвером.
Кучер стегнул кнутом, и лошади сорвались вскачь. Женщина успела увернуться от копыт и хлестнула шкурой по карете. Удар вышел до того сильным, что экипаж едва не повалился набок, но лошади вытащили.
От встряски рассыпались патроны. Грибин подбирал их, дрожащими руками запихивал в барабан. Он не знал, поможет ли здесь оружие. Кучер нахлестывал лошадей, карету шатало на ухабах. Ефимка хохотал от души. Лакей правой рукой держал его за шиворот, а левой крестился. Шлепки становились громче и чаще.
– Сворачивай от реки! – крикнул Грибин.
– Куда ж я сверну? Там дороги нет, – ответил кучер.
Грибин высунулся из окна с револьвером, однако не нашел, куда стрелять. Кругом была только темнота, скачущие тени кустов и настигающие удары по воде.
– Видишь, барин, как меня мамка защищает! – смеялся Ефимка. – А тебя кто защитит?
Грибина осенило.
– Крест сюда давай! – заорал он.
Чушок обхватил себя руками, пригнул голову, не желая расставаться с крестиком.
– Забери у него! – приказал Грибин лакею.
Тот стукнул Ефимку по уху. Уродец обмяк, и лакей стащил с него веревочку с помятым крестом, протянул доктору. Грибин зажал добычу в кулаке и прокричал в темноту:
– Ну, иди сюда! Теперь-то я тебя утихомирю!
Удары стали тише. То ли покойница испугалась угрозы, то ли дорога пошла прочь от реки. Вскоре шлепки совсем затихли.
– Не гони больше, – сказал Грибин.
Кучер натянул поводья, заговорил ласково, успокаивая разгоряченных лошадей.
Грибин спрятал крестик и подумал, что если история про мертвую мамашу оказалась очень уж похожей на правду, то почему бы не верить и в целительную силу крови этого ублюдка? Доктор строил в уме планы экспериментов.
Ефимка после удара пришел в себя и начал проситься до ветру.
– Потерпишь, – ответил лакей.
Тогда кучер сказал, что лошадям надо отдохнуть, не то совсем надорвутся после скачки.
Хорошо было бы дождаться какого-нибудь селения, но Грибин опасался, как бы уродец не учинил на людях скандал, чтобы привлечь к себе внимание. Вокруг было тихо. От реки, кажется, отъехали далеко, и ничто не сулило опасности. Грибин велел остановиться прямо у дороги, но лошадей не распрягать.
Лакей достал вожжу и обвязал ноги Ефимки так, что ходить мелким шагом у того получалось, а побежать – уже нет. Уродец осклабился, взял штоф, приложился к горлышку и с бутылкой полез из кареты. Лакей, не выпуская конец вожжи, направился следом. Зажурчала струя.
Вскоре лакей затолкал Ефимку в экипаж и сказал:
– Этот дурила сыкать-то и не хотел, а только всю водку на землю вылил.
– Папке в подношение, – гнусаво пояснил Ефимка.
Грибин вдруг почувствовал дурноту. Из самого желудка поднялся мерзкий привкус трюфелей, потом в боку кольнуло так, что доктор согнулся пополам от боли.
– Никак заплохело, барин? – ехидно спросил Ефимка.
Доктор со стоном полез в карман за пилюлями.
– Это не спасет, – сказал Ефимка. – И кровушка моя не спасет. А что спасет – только я знаю. И тебе скажу, но наедине, чтобы этот дуболом не слышал, – уродец кивнул на лакея.
Спазмы крутили Грибина. Это совсем не походило на обычные приступы печеночной болезни. Как будто кто-то хватал его прямо за внутренности и сжимал, дергал. Доктор едва успел высунуться в окно перед тем, как его стошнило. Во рту остался привкус крови. Наверное, открылась язва, а значит, дело очень плохо.
– Что же ты, барин, молчишь? Вели охламону-то выйти, и я тебе подсоблю.
Грибин не верил, что при открывшейся язве может быть прок от помощи Чушка, однако ж кивнул лакею.
– Ежели с барином что случится, я твое поганое рыло до самого затылка заколочу, – пообещал тот и выбрался из кареты.
Ефимка хрюкнул пару раз, а потом напряг горло и издал тонкий, едва уловимый писк наподобие комариного. Спазмы утихли, и Грибин откинулся на спинку сиденья. По лбу его стекал пот, руки мелко тряслись.
– Это что? – с трудом выговорил он.
– Это папка, – ответил Ефимка, расковыривая запечатанный штоф. – Ты, барин, ел подземный гриб белый трюфель, и через это папку к себе в нутро запустил. Он теперь в любое время может твой ливер сжевать. Вот и запомни – если хоть как меня обидишь или слушаться не станешь, сей же час окочуришься в страшных муках.
Довольный Ефимка хлебнул водки, потом расколупал ранку на запястье, выдавил немного крови и поднес руку к лицу доктора.
– На-ка вот, прими для поправки.
Как ни странно, Грибин не испытал брезгливости. Он слизнул кровь с пятнистой кожи, проглотил и почувствовал, как слабость отступает.
– Раз пригласил, так я у тебя, пожалуй, поживу немного, – сказал Ефимка. – Да заодно прослежу, как ты статью пишешь, от которой благородные люди захотят грибки кушать. Когда все нажрутся, я и подумаю, как это повернуть к своей пользе. Ты ведь не соврал, что можешь такую статью написать?
Грибин пожал плечами.
– А соврал, так тебе же и хуже.
Доктор смотрел на уродца и с ужасом думал, какая власть окажется в этих пакостных ручонках, если белый трюфель войдет в моду. Ведь так каждого можно будет свернуть в бараний рог.
– Сделаешь все, как нужно, и я тебя не обижу. Будешь жить в почете. А пока отдай-ка мой крест обратно, – потребовал Ефимка.
Грибин понял, что прямо сейчас нужно сделать выбор, от которого будет зависеть многое. Если рассудить здраво, то Чушок ничем не хуже прочих властителей чужих судеб. Что он потребует от людей? Водки? И кому от этого станет плохо? Кажется, водку и без того производят в достатке. Можно было бы согласиться на все и потом извлечь выгоду из помощи уродцу.
Тут Грибин явственно представил свое существование при таком выборе. Придется жить, как собака на поводке, в полной зависимости от милости этого выродка. Захочет он – так побалует, а захочет – заставит на карачках ползать. И еще своими руками других людей надо будет вводить в такое же положение.
Гордость доктора скрутило в жгут, от которого сделалось больнее, чем от недавнего приступа.
Грибин вытащил револьвер, взвел курок
