Девочка сидела за столом и рисовала.
Сегодня был первый день, когда Павлу Эдуардовичу разрешили общаться с ребёнком без оперативного сотрудника ФСБ, снизойдя лишь до общества её отца.
Девочка что-то видела ТАМ, на краю земли. Там, где не осталось ничего живого, да и мёртвого тоже. В новостях естественно сообщили, что упал метеорит. Так же, как и более ста лет назад, когда тоже... якобы упал метеорит... Но метеоритом и не пахло! Павел Эдуардович вовсе не был поклонником уфологии, мистики и прочей паранормальной ерунды... Произведения Кинга, Маккамона, а также творчество Спилберга и спецэффекты Стена Уинстона вызывали на его лице лишь мимолётную улыбку уважения к таланту величайших и непревзойдённых. Он даже не верил в переселение души, но он верил, что представшее перед глазами малолетнего ребёнка, не могло вписаться в нормальные каноны повседневного человеческого существования. Это было что-то извне, причём в прямом и переносном смысле! Что-то гадкое и ужасное, что парализовало сознание девочки до сущих глубин...
Девочка смотрела в окно и продолжала рисовать. Она держала карандаш не тремя пальцами, как это делают нормальные дети, а всей ладонью, сжимая ту в миниатюрный, дрожащий кулачок... Что было изображено на бумаге, Павел Эдуардович не видел, да он собственно и не знал, хочет ли этого. Долг обязывал его разобраться в сути всего, происходящего с ребёнком, докопаться, так сказать, до сути вещей, познать истину! Однако последствия осознания парализовавшего волю девочки ужаса, заставляли Павла Эдуардовича не спешить с выводами и не бросаться в омут сломя голову... Детские страхи не имеют ничего лишнего, как портрет Моны Лизы. Они как гранит: прочны, не рушимы, даже вечны. Если вколотишь в разум что-то, тот непременно превратится в крошку, оставив вместо мыслей жалкую, ни с чем несравнимую субстанцию, которая свяжет по рукам и ногам, оставив на волю хозяина лишь примитивные инстинкты! Эти страхи, как свинка или ветрянка, – щадят только детей; но и тех отпускают лишь после определённого трафика боли и страданий... От взрослых же... не остаётся и вовсе ничего!..
Павел Эдуардович посмотрел на сопровождавшего его отца девочки. Мужчина был страшен, будто встретился с самим Ньярлатотепом из Лавкрафтовского Некрономикона – глашатая самого безликого Азатота, бога истинного хаоса и безумия, коий сидит на чёрном троне за гранью мироздания, в извечной тьме, и слушает пение переливчатых дудок.
Павел Эдуардович сделал было попытку заговорить, но отец девочки жестом призвал его к молчанию; комнату продолжал наполнять хищный шелест скользящего по мелованной бумаге грифеля – ребёнок не обратил на взрослых внимания, продолжая забвенно выводить узор за узором. Павел Эдуардович нерешительно шагнул вперёд и, вытянув шею, всё же решился заглянуть в глубины творчества такой знакомой, и в то же время совершенно чужой девочки. Его взору открылась бездна... Чёрный, вращающийся водоворот, который утягивал взгляд в глубины человеческого мироздания – это с одной стороны, а с другой – неумолимо топил, швырял о самое дно, вышибая остатки сознания, чувств, напрочь лишая всего живого, будто гигантская мясорубка, перемалывая саму жизнь во что-то ужасное и неприемлемое...
Девочка всё тщательнее выводила спиральную воронку, которая уже казалось, пропитала насквозь тонкий лист бумаги и теперь довольно въедалась в поверхность стола, стараясь заполнить всё окружающее пространство... Так, как это произошло там, далеко-далеко, куда теперь долго никого не пустят, а на все вопросы будут отвечать томительным молчанием...
-Что же ты такое рисуешь? – прошептал Павел Эдуардович, отчего девочка сжалась в трепещущий комок, а карандаш в её кулачке под натиском большого пальца и мизинца выгнулся дугой.
-Доктор, прошу вас, только не здесь. Не говорите при ней... – Мужчина выволок опешившего Павла Эдуардовича из комнаты, а девочка продолжала раскачиваться на стуле и истошно скрипеть зубами...
В коридоре взрослые переглянулись.
-Я дал подписку о неразглашении, доктор, - произнёс сиплым голосом седой мужчина и поправил съехавшие с носа очки. – Я искренне надеюсь, что увиденное мною больше никогда не повторится... – Он помолчал. – Хотя два раза – это уже перебор... Прошу вас, помогите моей дочери справится с этим... Помогите ей забыть тот жуткий свет!..
Светка прильнула кончиком носа к запотевшему стеклу иллюминатора и, вытянув шею, посмотрела на простиравшийся внизу зелёный ковёр. Выпуклое брюхо вертолёта скрывало от глаз большую часть бескрайней панорамы, но даже и малая её часть казалась необъятной. В школе она слышала от учителей, что суровая тайга простирается на многие тысячи километров и для того чтобы преодолеть её по воздуху на самолёте не хватит и суток. Про то, чтобы спуститься вниз и попытаться пройти пешком хотя бы километр, и вовсе не было речи. Да Светка и не думала, что кто-то захочет этого. Ведь там, внизу, под тёмно-зелёными пиками огромных елей и сосен, выглядевших с высоты не так грозно, как то, скорее всего, было в действительности, могло таиться что угодно.
Светка протёрла холодное стекло тонкими пальцами и ещё раз выглянула наружу. На этот раз её детский любопытный взор был устремлён вверх, туда, где в лучах заходящего солнца, поблескивали вращающиеся на огромной скорости лопасти вертолёта. Отсюда, из салона, они были похожи на крылышки стрекозы, зависающей над прудом в поисках беспечных водомерок. А преломлявшиеся в их гладкой поверхности солнечные лучи, разбивались на множество непослушных зайчиков, которые весело скакали по серой обшивке.
Внизу, по зелёному ковру на огромной скорости пронеслось что-то тёмное и нырнуло под вертолёт. Светка тут же оторвала взгляд от лопастей и снова уставилась вниз, желая, во что бы то ни было, рассмотреть то загадочное существо, что осмелилось бросить вызов их «механическому винтокрылу». Она не знала, что значило это выражение, но по тому, как его употреблял дядя Паша, девочка догадалась, что он имел в виду именно вертолёт.
Произнося эти слова как заклинание, ещё там, на земле, дядя Паша гладил своего стального питомца по широкому брюху, словно тот был и вправду живой, и от того, как его поласкают перед полётом, напрямую зависело его дальнейшее поведение. Однако вертолёт никак не реагировал на все эти сантименты и продолжал возвышаться на фоне серого аэродрома, уныло наклонив длинные лопасти, словно дядя Паша ему уже порядком поднадоел.
