и смуглого, аж до черноты Фаруха Николаевича.
И только старшая сестра Ксения, уже в выпускных классах, вдруг прониклась к младшей своеобразной жалостью: попыталась как-то перекрасить волосы Линки басмой. В басме было всё: тазик и полотенца, стенки и бортики ванной, и конечно, одежда обеих сестёр. Мать теми же полотенцами их и исхлестала, застав в ванной. А вот на Линкиных волосах — ни пятнышка чёрной краски не было.
Братцы тогда обеих неделю изводили дразнилками «Страховидная коза белая, коза чёрная, полотенцами драные!». Ксения тогда снова стала сторониться Линку, словно боясь заразиться её невезучестью и «страховидностью».
Вот когда бабай Кось стал для девочки самым родным человеком, добрым защитником, открывшим ей удивительный мир чёрно-белых фотографий. Именно он зачаровал её процессом фотосъёмки, к которой у Линки была почти патологическая неприязнь, на грани фобии. Дедушка со временем стал забирать внучку в свою крохотную однокомнатную квартирку, все стены которой были увешаны теми самыми чёрно-белыми («Монохромными!» — солидно пояснял деда Кось) фотографиями. На них обычные и скучные предметы и виды окружающего обретали какую-то загадочность, что-то по-настоящему волшебное. Линка подолгу могла рассматривать дедушкины работы. Внимательно разглядывала те, что хранились в пухлых фотоальбомах, краем уха слушая его объяснения. Словно он рассказывал не совсем ей понятные, но очень интересные сказки. Лина-девушка никак не могла вспомнить большую из них, как ни старалась.
Но вот кое-что — врезалось ей в память, словно отпечаток фотовспышки, выжегшись негативом в памяти. Бабай Кось как-то сказал, что такие чёрно-белые («Монохъёмные» — важно кивала Линка, у которой были ещё проблемы с буквой «р») снимки показывают суть вещей. Отбрасывают мишуру цвета, что обманывает глаза. Беспощадно обнажает то истинное, перед чем смиряется всё: человек, предметы и даже природа.
«Смотри, Линулечка моя, — сказал ещё деда Кось, попыхивая маленькой кукурузной трубкой. — В этих фото — я останавливаю даже время. Цветные снимки хороши, пока не начнут выцветать — в красный, жёлтый, а то и синеватый такой. Бывает, вообще все краски пропадают, остаётся только бледное пятно с контурами: то ли человек, то ли дом. А чёрно-белые — они из основных цветов, поэтому держатся гораздо дольше. Некоторым уже век и больше, а словно только вчера их напечатали. Время отступает от них, стороной обходит — не хочет быть схваченным…»
Слова эти были тоже не совсем понятны маленькой Линке, но словно заклинание — отпечатались в её сердце. Она зачаровано смотрела на бабая, пускающего колечки дыма в потолок, не спешившего продолжить свои рассуждения. А то, что он сказал минутой позже, и вовсе поразило воображение ребёнка.
«Когда делаешь чёрно-белое фото, нет никакого шанса скрыть суть. Цветастым можно отвлечь глаз, потакая в том числе человеческой привычке не видеть сути. А монохром беспощаден, он выявляет тайный контур, с которого всё началось. А заодно — он может показать мир как раз без людей, которые обычно желают раскрасить его в себе угодные краски. — Деда Кось подался к приоткрывшей рот внучке, сощурил единственный глаз, тёмный как у птицы, и заговорщическим тоном, почти шепотом добавил: — Запомни, Линулька моя, захочешь посмотреть на мир без людей, на истинный мир, сделай чёрно-белое фото. — И подмигнул ей: — Хочешь попробовать?»
Ещё бы она не захотела после дедовых слов! И это был самый волшебный день в её жизни, когда бабай Кось торжественно вручил внучке свой плёночный фотоаппарат — громоздкий, неудобный для детских ручонок и весь такой настоящий. Конечно, дедушка помогал Лине, придерживал агрегат снизу, когда руки внучки начинали от напряжения ходуном ходить. Помогал настраивать резкость рычажками на объективе, а вот что снимать и как — это он доверил полностью ей.
И Линка исщёлкала чуть ли не всю плёнку, ловя в видоискатель разное: старый чайник с вмятиной на боку на газовой плите; удивительно бодрую герань на окошке с вязаной занавеской; там же, рядом с горшком — массивную хрустальную пепельницу, в которой лежала другая дедова трубка, выточенная из толстого узловатого корня. В коридоре — Линкины босоножки рядом с огромными, растоптанными туфлями деда Кося. Лестницу со второго этажа на первый, кошку на крыльце, уставившуюся точно в кадр. Куст акации и закатившийся под него полусдутый мяч. Пустую песочницу с забытыми ведёрком и совком. Пустые качели чуть не посреди детской площадки, а за ними — столь же восхитительно пустой двор до самого забора детского садика…
Линка готова была фотографировать все уголки двора и все дома вокруг, и чуть не каждое дерево. Но кадров на плёнке было гораздо меньше. И тогда она решила снять деда, громко об этом и заявив, от волнения чуть заикаясь. Бабай Кось огладил всклокоченную бородищу, чинно уселся на слегка перекошенной лавочке позади песочницы. Принял вид «генеральский и важный», как он сам любил над этим шутить: спина прямая, грудь выпячена, левой рукой подбоченился, ладонь правой положил на колено. Если не генерал, то уж капитан пиратского корабля — точно!
…Лина помнила, как от усердия выставила язык, глядя в крохотный видоискатель и изо всех сил стараясь заставить руки не дрожать. Как поставила ногу на бортик песочницы, положила на согнутую коленку фотоаппарат и изогнулась в просто немыслимую дугу. Зато теперь — кадр не плясал, и всё было, как надо. Пискнула ещё: «Внимание! Снимаю!» — и нажала кнопку затвора…
…даже спустя столько лет, даже в нынешнем своём тоскливом состоянии, девушка остро ощутила тот мимолётный, яркий испуг, когда раздался характерный щелчок затвора, а в недрах фотоаппарат едва ощутимо вжикнул протягиваемый кадр плёнки. Потому что за долю секунд до — деда Кось моргнул. И маленькая Линка в последующее мгновение умудрилась испытать взрыв эмоций: огорчение, что бабай так сделал именно в момент съёмки, досаду на себя, раздражение — и вот тот самый испуг. Что дедушка больше не даст ей пофотографировать.
И не дал больше. Никогда. Потому что, утешив разревевшуюся внучку, клятвенно пообещав сегодня же вечером проявить и проверить плёнку; отведя хныкающую девочку родителям и вернувшись в свою квартиру… Деда Кось умер. Ночью, как закончил возиться с плёнкой в ванной, в свете красной проявочной лампочки. Успел даже пару снимков напечатать и повесить на просушку на прищепках. Он так и не погасил лампочку, когда его настиг сердечный приступ…
…когда Линка прискакала на следующее утро, дверь в дедушкину квартиру оказалась открытой. А внутри, словно привидения, бродили врачи скорой помощи, и глухо подвывала соседка тётя Тома. Она частенько по утрам стучалась к пожилому соседу, чтобы занести горячих оладушек к завтраку. Заодно и проверяла, как там одноглазый
