к себе не разрешу прикасаться.
Ещё ползанятия она махала своими вонючими пуантами прямо перед его носом. Хотелось крикнуть: «Ты, отмороженный, держись от неё подальше, а то заедет натёртой прокладками туфлей прямо в твой любопытный фейс!» Но ему всё нипочём: тупой, как пробка. Думает, его в Мариинку возьмут только потому, что фактурный. Формой своей гордится.
Этого не отнять, конечно: натяни на него голубые трико и кафтан с блёстками – вот тебе и принц Дезире даже без грима. Но он тупой, ну просто непрошибаемый! Шаги повторяет один в один, ни полшага влево-вправо. А где поиск, импровизация? Куда там: «Чего придумывать-то, там же уже всё расписано!» Идиот, одним словом. Ему бы в армию, а не в театр.
И вот он в своём лучшем стиле: лапает эту курицу, а та и рада! Так и расцвела! И чего только Виктор молчит? Руслан уже её как куклу везде ощупал, а теперь стоит и сопит на весь зал, но не от перенапряжения.
А она-то раздышалась сегодня – в центре зала слышу! Раньше от неё ни звука, разве что ударит кого, косолапая. А сегодня… Прям «огненное дыхание» всё занятие – как вам, а? Вот-вот, думаю, собьётся, уж должна запыхаться, но нет – крутит фуэте, и ещё, и ещё, и ещё…
Бесит всё!
В следующий раз я удостаиваюсь внимания Руслана, когда класс окончен. Уже нет повода лапать новенькую за талию, и мой партнёр обращает свой затуманенный взор ко мне. Меня тошнит от мысли, что вот-вот он, провонявший её потом, приблизится. Но я сдерживаюсь. Натягиваю на лицо идеальную улыбку.
Мы выходим из класса вместе, но делаю я это не для него. Он-то знает меня: я могу шагать рядом, а потом просто исчезну. Я для неё стараюсь. Вижу, как она едва ли не на последнем издыхании провожает его взглядом, и торжествую. Этот урод мой. Он абсолютно бездарный, красивый, сильный, и он мой. Я буду танцевать с ним в «Сильфиде» и на выпускном, а потом можешь забирать. Потерпи ещё чуть-чуть, милая, отдышись. Как бы ни были сладки объедки с моего стола, ты получишь их не раньше, чем я буду сыта.
Глава 15
Алина
Вечерний класс
Я снова в классе. Первая позиция. Деми-плие. Деми-плие. Гран-плие. Пор-де-бра вперёд. Пор-де-бра назад. Батман тандю. Я чувствую темп, не лажаю. Не сливаю ни единого движения. Дышу глубоко и в такт музыке. Виктор не смотрит на меня. Сегодня совсем. Раньше он даже если и не смотрел, всё равно видел, потому что, оглядывая класс, своим цепким взглядом выхватывал ошибки каждой. Сегодня он меня не видит в упор. После нашего разговора.
Ночью мне снился кошмар. Я видела себя в комнате бабки. Скрипя, вращалась ручка мясорубки, а старуха в старой изодранной пачке и посеревших от пыли пуантах синхронно крутила фуэте, как миниатюрные куколки-балерины из музыкальных шкатулок. Но вместо приятной музыки я слышала резавший уши скрежет, который всё нарастал.
Я приблизилась к мясорубке, взялась за ручку. Поворот. Ещё поворот. Старуха продолжала вращаться синхронно. Ещё и ещё поворот. Я помню собственное ощущение – стиснутая до боли челюсть. Налегая на ручку всем телом, я старалась вращать жернова мясорубки как можно быстрее. Само по себе прикосновение к ручке, покрытой красно-серыми мясными огрызками, вызывало тошноту, но я забыла о брезгливости. С силой схватившись за деревянную рукоятку, я давила изо всех сил. Потела, пыхтела, преодолевая сопротивление застрявших внутри железного каркаса жил и жира. Я должна была раскрутить её, потому что видела: чем быстрее вращалась рукоять мясорубки, тем больше ускорялась и старуха.
Мне это нравилось. Я чувствовала злобное рвение, непреодолимое желание крутить и крутить рукоять до тех пор, пока не загоню старуху. Пока она не рухнет мне под ноги, распластавшись на вышарканном паркете. Я налегала плотнее, крутила сильнее, а она вращалась, повинуясь моему желанию. Было похоже на то, как в детстве я вращала игрушечную юлу. Хотелось узнать, что будет, если раскрутить её изо всех сил. Она взорвётся? Или улетит в космос?
Мясорубка скрежетала. Трещали – я слышала этот мерзкий звук – старухины кости. Воняло прогоркшим потом и сырой затхлостью. Она продолжала вращаться, но её лицо было как у миниатюрной балерины из шкатулки: умиротворённое, безмятежное. Когда же ты сломаешься? Когда? Во мне кипела азартная злость – я хотела увидеть, как подкосятся её ноги, как она мешком повалится на пол. Я крутила и крутила, и сил у меня лишь прибавлялось. Я чувствовала, как крепнет тело, как мышцы рук, которые должны бы устать от бешеного кручения, словно сталью наливаются. Я не сломаюсь. Не сломаюсь. Я сильнее всех.
Но меня раздражало то, что и она не сдавалась. «Ненавижу!» – проскрежетала я сквозь сжатые зубы. Да. Ненавижу. Я сломаю тебя!
Я сломала мясорубку. Крутила так быстро, что полетели искры, а потом ручка резко отскочила, ударив меня по колену. Окровавленный железный вал выбил решётку и, вылетев с другой стороны, шмякнулся в миску с фаршем.
Вот тогда она упала. И я вдруг поняла, что всё было зря. Зря я надрывалась, зря надсаживала руки: она уже давно мертва. От неё несёт гнилью, пачка загажена крысами, а тело покрыто толстыми белёсыми червями, которые копошатся в почерневшем рту и лезут из ввалившихся глазниц.
Но рот… Её прогнивший рот… Я смотрела не отрываясь. Чёрные изъеденные червями губы шевелились. Я наклонилась ближе, чтобы услышать. Шёпот. Вместе с ним сквозь копошащееся месиво червей она выдохнула на меня смрад смерти. И моё имя. Она произносила его снова и снова: «Алина, Алина, Алина…»
Я проснулась в холодном поту. Руки болели, в висках стучало. Пот ледяными струйками расползался по груди, холодил тело под футболкой. Мне было страшно пошевелиться. Всё было, как наяву: боль в руках, потный лоб, сбившееся дыхание.
Вдруг в тишине послышался шорох, и я вскочила с кровати. Мгновенно включила свет: никого. Но звук вновь послышался совсем рядом: снова шорох и сдавленный крик откуда-то сверху. Чердак. Я подняла голову: люстра висельной верёвкой покачивалась из стороны в сторону. Всё смолкло.
Кто там среди ночи?
Долго проворочавшись без сна, я отключилась уже под утро. А проснулась от жуткого приступа кашля. Во рту стоял отвратительный плесневелый привкус, как будто я съела что-то испорченное, и я закашлялась чуть ли не до рвоты. Соскочив с кровати я, как была в пижаме, выскочила на кухню, плеснула воды в кружку и выпила залпом. Спазм в горле отпустило, и кашель наконец прекратился.
Она, как всегда, топталась у стола. Делала фарш. Мясорубка крутилась, издавая мерзкий скрежет. Старуха вращала рукоять медленно, словно растягивая удовольствие слышать этот звук. «Проснулась, дочка?» – трясущиеся