отираются, чью-то повозку ощупывают. На кой чёрт им лошадь? На хрена им повозка?..
Вот они, видимо, до чего-то договорившись, отошли в сторонку и жарко о чём-то перетирают с невестою. Чего это они там затеяли?.. Пойду-ка уточню, что ли.
– Слуш, это… – прочистила я горло и ткнула в плечико шута: – А куда мы собираемся, на кой чёрт повозка?
– А, так мы же придумали! – он аж подпрыгнул. – Мы с Марихен решили сделать своё представление – всем на удивление! Да не просто так, знаешь, лишь бы что, а наподобие циркаческого! Чтобы задалась единая пьеса, с сюжетом и комедией!
– Чёй-та вдруг сразу и циркаческого? – холодно пробормотала я, а сама подумала – да? А мне в этом балагане какое место, учёной собаки? Я не карлик, и не бородатая женщина, и даже не цыганка с картами – мне-то что тогда?..
– Видишь этих двух почтенных людей? – ткнул он в сторону дородных толстобрюхов на одно лицо. – Они прибыли сюда на замечательно добротной повозке, к тому же обитой хорошим, плотным холстом, как будто нам сам бог её послал для долгих дорог! Так они продавать не хотели, но я уговорил их поговорить со мной, обсудить и назначить хорошую цену, коя всех бы в самый раз устроила!
– Да расклад-то ты делаешь неплохой, – говорю я, но мысль эта, о моём месте в заманчивом их предприятии, не даёт покоя. Шут кивает в ответ.
– Я пойду поторгуюсь! – радостно и деловито говорит он, весь такой важный в новом камзольчике. – А ты смотри, чтобы они чего учудить не вздумали!
Я только молча машу рукой. По мне так лучше б вздумали – я бы сейчас с превеликим удовольствием ножичек свой в крови пополоскала! Тошно мне, маятно!
Марихен вон тоже мнётся, не знает, куда себя деть. Ишь ты, шубка какая на ней, новенькая!
– А неплохо вы, я смотрю, поплясали-то на ярмарке! – завожу я, дабы и её, и себя развеять.
– Ну… так… – нехотя подымает она на меня глаза.
– Нехудо поохотились, однако же, признай! – зубоскалю я, но она как-то не то чтобы отзывается. – Вон и шубка у тебя какая хорошенькая, дорогая, небось? Стало быть, по-доброму вам монет подкидывали, за ярмарочные труды?
Она чего-то вдруг на меня, как на дуру простодырую уставилась, мол, шутишь, кобылий хвост?
– Ты… ты совсем ничего не помнишь? – ворчит подозрительно.
– Чего мне помнить вдруг? – пожала я плечами. – Я что вижу, то и говорю! Чем-то же вы заплатили втридорога трактирщику за мою кровавую ночёвку, да ещё вот конягу с упрягой покупаете!
– Якобина, не смешно ты шутишь, не по твоим талантам это занятие! – строго посмотрела на меня красоточка.
– Да чего ты заладила, а? – всплеснула я руками. – Да я…
– Замолчи! – замахала на меня руками эта дурочка и, схватив за локоть, отвернула спиной к шуту и торгашам. Я чуть было ей не заехала, но сдержалась.
– Ты и правда память о вчерашней ночи потеряла? – зашептала она, зловеще нахмурившись и округлив глаза. Я только покачала головой. Ну, кое-что помню, но…
– Это же ты, ты шубу отняла у безвестной мне барышни!
– Э? – только и выдавила я.
– Да-да, я не знаю где, но когда мы с Кристианом закончили представление, ты подошла и протянула мне эту шубку со словами: «На-ка вот, курица, не продрыгни!» А потом ушла куда-то, и у тебя ещё одна рука в крови была, мы ещё испугались, что ты кого-то за эту вещицу… ну…
– Зарезала? – брякнула я. Она аж побледнела.
– Ну… да… мы так подумали, но ведь шубка целая и совершенно чистая, значит, никто от рук твоих за неё не пострадал! А после этого ты развернулась и исчезла, затерялась в лабиринтах города, мы искали, да не было тебя. Денег мы собрали не так, чтобы очень уж много и местными порядками не владеем, сколько здесь принято за ночлег платить и какого качества он будет – мы не знали, потому осмотрелись, порасспрашивали люд, где лучше и разумнее всего преклонить голову на ночь, и набрели на одно, кхм… подходящее по нашему состоянию местечко и решили напоследок всё-таки ещё раз поискать тебя. Мы на особый успех не надеялись, полагая, что ты решила вернуться в свой лес, но ангел нас привёл к тебе, ты лежала едва не бездыханная и сжимала на груди мешочек с золотыми монетами. Мы, разумеется, сразу этого не заметили, сильно обеспокоенные твоим состоянием, но когда ты перевернулась на бок, кошелёк у тебя из рук выскользнул и… я подобрала, я посчитала, что даже если добро это добыто тобой неправедно, я помолюсь за твою жертву и буду горячо надеяться, что ты не причинила ей особого вреда, а всего лишь лишила её немногой части богатства, ведь никто с собой по улицам носить последних денег не станет, верно же?
Всё это она выпалила так скоро, будто ей пообещали – чем раньше закончишь болтать, тем больше тебе счастья привалит!
Ха… А не так я и потрёпана, однако! Очень меня это взбодрило. Ни черта там не помню, вот будто лосиха дочиста вылизала! А смотри-ка ты, чего учинила! Ха! Да я сплясала бы самой себе в уважение, если б не проклятущий жареный мой бок!
– Ну, там ещё имя было в кошельке… вернее, на лоскутке, чернилами, нечто вроде записочки: «С наилучшими пожеланиями, Катэрина», – пролепетала Марихен. – Буду знать, за кого помолиться…
А я что, я состроила святую простоту – я не я и волчья суть та не моя! Не на трухлявую сосну ли мне помочиться, кого я там по бессознательности ограбила? В сторонку отошла, ногти ножичком подрезаю. «И дал же бог девчонке такие лапищи!» – приговаривал, бывало, брат Плясун. Я возмущалась, бросалась к Кочерге – чего, мол, он, скажи ему! Но тот только усмехался да головой качал: «Дура, радуйся, разбойнику в самый раз тяжёлая ладонь! Эдак, знаешь – бац! – и лошадь пришибёшь!» – и огромный, чернобородый медведь Кочерга пришибал мне ручищей голову. В ушах звенело, а я хохотала, как полоумная…
И вот ни Плясуна мне, ни Кочерги… да и Вервольф, скотина, с ними! В лес, небось, утекли. Сидят в пещере, угрюмые, мясо ломтями строгают, молчат. Развернуться сейчас да пулей в лес? К своим, к брательничкам. Вот она я, живая, ещё одна! Семья ведь я ваша, братечки!
Да только решила я всё уже. Не они моя семья, а Стрела. Да и тот был, да вышел весь. Злость, свирепая, больная злость залила глаза, надавила так, что я
