проткнула себе под ногтем. Как же вы допустили, как посмели Габриэля отдать на растерзание, а сами живёхоньки, мяско откушиваете? Мужа моего и отца вашего из-за вас, вшей собачьих, теперь как падаль безродную в яму для мертвецов безымянных бросят, словно обычную дохлятину, и псы растащат их несчастные кости! Не-е-е-е-ет, не вернусь я больше в лес никогда, ни за какие коврижки! Если, не дай чёрт, занёсет меня в родные места, найду братьев и на клочки покромсаю тварей паскудных!
Зубы сжались так, что аж скрипнули. «Очнись, – говорю себе, – не момент сейчас в ярости полоскаться, за Енотом приглядывать надо. Как там сделка его идёт? Облапошат и утекут, а я, больная, не догоню». Встряхнулась, смотрю – эти два чурбана подозрительно на меня покосились, да видать, баламутиться передумали. Видят нож у меня под рукой на поясе, ага! То-то же. Руки пожали карлику, развернулись и почапали восвояси.
– Девушки, идите сюда! – заорал и замахал нам радостный шут. Хе-хе, как расплющило-то его, аж подпрыгивает. Коняшку под уздцы держит, приплясывает. Марихен подхватилась и к нему – вжух лисьим хвостом! А я чинно-благородно следом, руки на пузе сложимши. Думаю, со стороны эдакой барыней смотрюсь, а на деле-то у меня просто бок раздирается, и вероятно, что кровищи многовато из моей тушки вылилось… Ну, это я ничего, это я выживу. Укачу вот отседова подальше – и поминай, как звали. Небось, сама забуду, кто такая и откуда.
– Глядите, красавицы, это наш новый друг Мегги! – улыбаясь во весь свой частокол доложил Енот. Я хмыкнула, довольная, и руку протянула потрогать низкорослое, толстобокое, серо-в-яблоках животное. Я, понимаете ли, добрые господа, в жизни лошадь не трогала! Как так, скажете? А так вот получилось… Лося только, оленя там и то уже убитого. Но лошадь – это же совсем другой расклад! Она же практически человеческой породы, но только лучше!
– Мегги… – повторила я вполголоса и резко повернулась к шуту: – Скажи мне, а в этой вашей циркаческой затее я какую должность занимать буду? Что вы мне с подруженькой отвели, какое место? Собаки сторожевой?
Он обалдело на меня уставился. Он молчит, я молчу. Марихен нервически вздыхает. Мегги головой мотает и пофыркивает.
– По правде сказать, да! – наконец тихо проговорил шут. Я скривилась – ну а то ж!
– Да ты погоди, погоди, не злись! – схватил меня за рукав он. – Пойми нас правильно, мы в эту… ну… должность никакого дурного смысла не вкладывали! Мы ведь без твоей силы, без твоих боевых умений не справимся, пропадём!
– Ну уж это точно, первые же мои собратья вас в могилу утащат! – хмыкнула я и сложила руки на груди.
– Да-да, мы ведь не хотели на тебя возлагать некие тяжкие обязанности, мы намеревались просить у тебя помощи! – заторопились они оба, перебивая друг друга.
– А ну как я не хочу ни в какие ваш сторожевые собаки? – остановила я их жёстко. – А ну как я в циркачи хочу?
– Ну так мы будем безмерно рады же! – всплеснул руками шут, а Марихен поддакнула. – Мы опасались тебя оскорбить подобным предложением, но если ты сама выказываешь желание…
– Да только я не умею ни черта! – рассмеялась я. – Хоть бы вот и хочу, а дальше что?
– Так я тебя научу! – подпрыгнул шут. – Ты же стройная да крепкая, вон как с дерева кульбит славный провернула перед нами в первую нашу встречу! А значит, никаких вопросов лишних – я уверен как ни в чём другом, ты с лёгкостью освоишься!
Я на ноги свои уставилась и башкой покачала. Да-а-а-а, придумала же. Циркачка-разбойница! Лошадь вон и та на нас, как на слабоумных, поглядывает.
А я, знаете ли, всегда хотела лошадь. Такого ладного, крутобокого конька, чтобы с длинными ногами и морда точёная. «Вот накопим деньжат и уйдём из леса, куплю тебе коня, какого душенька пожелает, да вместе с конюшней и конюхом!»
Ах, Габриэль, сладко же ты пел мне! Из леса уйдём… Шуткуешь, милый, да где же это получше нашего может быть?
– Врёшь, поди, – заливалась я хохотом, ведь правду ты где-то держал за пазухой да меня ею не одаривал. Куда увести меня хочешь, какой титул повесить – графини, княгини? Уж не королевы ли? Был ты так хорош собою, на украшение любому двору, и зачем…
Вот и ушла я из леса, да не с тобой и не коня покупать. Не подаришь ты мне больше ничего, ничегошеньки! Даже взгляда единого, даже самого крохотного поцелуйчика…
В узел бы сейчас завязаться, по земле кататься и выть, выть…
– Чего волки так страшно орут по ночам? – я, малая, у отца спрашивала, под бок ему жалась. Он укутывал меня в одеяло из овечьих шкур, а сквозняк ледяной под него так и лез, так и норовил укусить. – Их что, кто-то грабанул?
– Грабанул, ласточка, грабанул! – усмехался он и покачивал меня в горячих медвежьих руках. Борода его рыжая воняла прелой травой и старыми шкурами, щекотала мне рожицу, и я хихикала да смотрела сквозь неё, как свет костра тает и на радуги рассыпается… Эх, отец мой, отец… папка мой, прощай! Увидишь бабку – обнимай старую дрянь за меня. А увидишь Стрелу… ничего не говори, я сама ему всё скажу.
Только одно ему расскажи – что покинула я лес навсегда. Нет у меня больше дома, отец. Обездолена я, как пыль на ветру растаю, растреплюсь теперь по всему белу свету…
Всё, что моё теперь – этот вот серый неказистый конь, желторотая парочка ярмарочных дураков да любимый нож.
* * *
– Слушай, Енот, – говорю я. – Тут кое-что вдруг дотрехало до меня. А кто повозкой-то править будет, ась? Вот как белый день вижу, вы оба два не умеете!
– Не умеем, – растерянно мяукает он и бледнеет. Марихен глядит на него испуганными глазами.
– Как же это я не подумал? – спрашивает он у неё, а она с него на меня глазами перескакивает.
– А чего ты на меня глядишь, я тоже не умею! – пожимаю я плечами да руки на груди складываю. Чего, опять мне выручать? Да как вы остокарасили-то!
Смешок вырвался из горла, за ним ещё один, и вот я уже хохочу Мегги на зависть, заливаюсь, задравши голову к небу. Так и вижу себя: ноги-руки во все стороны узлами завязывающую на базарной площади: «Дамы-господа, пожалуйте сюда, представленье – всем на удивленье!» Эти оба два на меня поглазели да вслед за мной покатились со смеху. И вот стоим, три дурака, за животы держимся, а с
