Сегодня утром к ней заехал Дантист и рассказал, что фрагменты тела, обнаруженные в ванне, принадлежали одному человеку — Слону. Гунн же испарился как дым. «Газель», на которой Гоша приехал к Слону, была найдена в нескольких километрах от города, в кювете. Никаких следов Георгия в машине не обнаружилось.
Листовки с фотографией Георгия мотоциклисты клеили во всех близлежащих населенных пунктах. Фест в Шатиловске по понятным причинам не состоялся. Более того, в Каменск тут же примчала колонна из тридцати крепких парней, горящих желанием помочь. Слона и Гунна знали все байкеры в области.
Полиция вяло отмахивалась от такой помощи. От толпы, клокочущей ненавистью, было больше проблем, чем реальной пользы.
— Если Гунн вдруг объявится у тебя, ты знаешь, что делать, — сказал Дантист.
Его худощавое лицо вытянулось еще больше.
— Почему ты думаешь, что он объявится у меня? — спросила она.
Дантист с печалью смотрел на нее.
— Потому что он тебя любит.
«Не любит, а любил», — злорадно прошептал чей-то голосок.
Они попрощались, и Катя поймала себя на жуткой мысли. Дантист едва ли сам надеялся на то, что Гунн еще жив.
Мила слепо щурилась на солнце. В ее руках была трость. Постукивая ею по тротуару, нагретому солнцем, она неуверенно шагала по улице. Иногда Мила натыкалась на прохожих, стоявших к ней спиной, и тут же бормотала извинения.
Вскоре она приблизилась к старой хрущевке, уточнила у мальчугана, пробегавшего мимо, номер дома, и зашла в подъезд. Мила поднялась на второй этаж и нажала на кнопку звонка.
Дверь долго не открывали, потом из квартиры послышался лающий голос:
— Я никого не жду. Катитесь в задницу.
— Женя, это я. Открой, пожалуйста, — робко попросила Мила.
— Ты? — Смех за дверью был мрачным, почти злым. — Уж кого-кого, а тебя я хотел бы видеть в самую последнюю очередь. Ты зря пришла.
— Женя, не нужно так. Прошу тебя, — взмолилась женщина.
За дверью послышалась возня с замком, и она чуть приоткрылась.
— Чего ты приперлась? — совершенно спокойно поинтересовался мужчина, просунув голову в образовавшуюся щель. — Между нами уже давно нет ничего общего. Опять про космос и карму меня грузить вздумала?
— Ты мой брат. А я твоя сестра, — с трудом выговаривая слова, ответила Мила. — Хватит валять дурака. Пусти меня.
Последнее предложение прозвучало почти как приказ. Плечи мужчины обмякли, он отворил дверь, и Мила прошла внутрь.
— У тебя накурено, — заметила она, потянув носом.
Мужчина ухмыльнулся.
— Да, я курю. А еще матерюсь и порнуху смотрю. Думаю, что в сорок восемь лет я имею на это полное право.
— Перестань.
— Чего тебе нужно? — повторил вопрос Евгений. — Полюбоваться на меня пришла? Спешу разочаровать — все осталось как было, ни лучше, ни хуже. — Он отдернул шторы, и маленькую комнатку залил солнечный свет.
Евгений повернулся лицом к сестре.
— На, смотри.
От переносицы до подбородка все лицо мужчины покрывали бугристые шрамы, словно его с головой окунули в кипящее масло. По-рачьи круглые глаза навыкате тоже не украшали его внешность.
— Женя…
— Что, довольна?
— Хватит. Я все равно ничего не вижу, — сказала Мила.
Евгений умолк и сел на диван. Перед ним стояла табуретка, на которой располагалась облезлая шахматная доска.
— Я принесла тебе продукты, — продолжала Мила. — Включи мне плиту, я сварю тебе суп.
Мужчина с угрюмым видом отправился на кухню. Пока закипала вода, Мила, как уж могла, привела захламленную квартиру в порядок, после чего занялась готовкой. Все это время Евгений с маниакальной сосредоточенностью играл сам с собой в шахматы.
— Давно ты так сидишь? — спросила Мила, вытирая руки полотенцем, и осторожно присела рядом.
— С утра, — буркнул Евгений.
Мила медленно протянула руку, и ее покрасневшие пальцы наткнулись на фотографию в рамке, стоявшую по другую сторону доски.
— Это кто? Ты?
— Да.
Мила вздохнула. Она помнила это фото. На ней Жене семь лет, он сидит на велосипеде и счастливо улыбается щербатым ртом. В первом классе у него уже вовсю выпадали молочные зубы. Один из немногих снимков, где ее брат был чудесным ангелом. Да, до того самого случая.
— Кто выигрывает? — улыбаясь, спросила она.
— Маленький Женя, — тихо ответил мужчина и передвинул белого ферзя. — Если проигрывает Женя, он получает щелбан. Если Евгений Николаевич, старый, никому не нужный урод, то он съедает ложку горчицы. Шах!
Мила озабоченно пошарила рукой, нащупала на диване открытую банку, взяла ее в руки, понюхала и сморщилась.
— Ты с ума сошел!
— А что? Хочешь со мной сыграть?
— Нет.
Она протянула руку, коснулась предплечья брата.
— Что это?
— Ничего, — проворчал Евгений, но Мила не отпускала его.
— Это повязка? Что у тебя с рукой?
Мужчина скривился от боли.
— Ты порезался? — продолжала допытываться Мила.
— Болит, — признался Евгений. — Может, перебинтуешь?
Мила, ни слова не говоря, быстро размотала тряпку и с осторожностью коснулась раны подушечками пальцев. Разрез был длинным и ровным, края раны вспухли.
— Женя, ты пытался вскрыть вены?
Евгений молчал.
— Пошли на кухню. У тебя есть бинты?
Евгений послушно поплелся за сестрой и стал рыться в аптечке, которая косо висела на выцветшей стенке.
После обработки пореза они вернулись в комнату.
— Зачем ты сделал это? — спросила Мила.
Ее брат тупо разглядывал ржавый потек на батарее.
— Так нельзя больше. Ты замуровал себя в этой квартире.
— Что ты предлагаешь? — кисло поинтересовался он. — Пойти в телеведущие? Съездить в кругосветное путешествие?
— Но самому себя щелкать по лбу и есть горчицу!.. Ты сойдешь с ума.
Евгений дернулся, словно с разбега ударился о невидимую стену.
— Я сошел с ума сорок один год назад, сестренка, — зашептал он, приближая к ней изуродованное лицо.
Нижняя губа почти полностью отсутствовала. Была видна бледно-серая десна и зубы, покрытые кариесом. — Девятнадцатого июня, в восемь часов вечера. Именно тогда я сошел с ума. Пока ты…
— Перестань! — взвизгнула Мила.
Она тяжело задышала, ее грудь прерывисто вздымалась. Женщина с трудом поднялась с дивана.
Евгений ядовито улыбнулся. Ему словно доставляли удовольствия переживания близкого человека.
— Совесть не мучает, сестренка?! С того самого времени я потерял все, даже не успев приобрести! Работа, семья, дети!..
— Я полностью искупила свой грех, — с трудом владея собой, проговорила Мила. — Я до крови стерла колени, вымаливая у тебя прощение, хотя была ребенком! Я сама наказала себя за тот поступок. Смотри, мои глаза ничего не видят! А ты похоронил себя в этой вонючей коробке! Ты каждый день измываешься надо мной, проклинаешь Бога и судьбу за свою жизнь, но не понимаешь, что каждый из нас несет свой крест! Не будь тряпкой! Стань мужиком хоть на некоторое время! Сидит тут, вены ковыряет!
— Заткнись! — прорычал Евгений.
Багровый фарш потемнел, стал почти черным. Он с яростью смахнул шахматы с доски, зацепил банку горчицы. Она полетела на пол и с глухим стуком разбилась. По исцарапанному паркету расплескалась густая каша болотного цвета.
Мила схватила фотографию в рамке и прижала ее к груди.
— Ты не должен пытаться свести счеты с жизнью. Ты уйдешь тогда, когда так решит Бог, ни секундой раньше.
— Знаешь что, философ, топай домой, — устало произнес Евгений. — Ты как наркота. Я тебя не выношу в больших дозах. Подохнуть можно, слушая твои монологи про смысл жизни. Не появляйся тут больше. Я уж как-нибудь сам себе борщ сварю. Поняла?
Мила сделала шаг назад. Ей показалось, что она ослышалась.
— Женя, что ты такое говоришь? Мы — самое близкое, что есть друг у друга!
Евгений был непреклонен.
— Уходи. В следующий раз я не открою тебе, так что даже не появляйся тут.
Лицо Милы исказила невыносимая мука. Она сгорбилась, вытянула руки и зашаркала к двери. Женщина возилась с замком, но брат намеренно не желал ей помогать. Когда она справилась, он все-таки соизволил встать и выйти в прихожую.
— Палку свою не забудь, — сказал Евгений уже спокойнее.
— Будь осторожнее, если пойдешь на улицу. Маньяка все еще не поймали, — сказала Мила, забирая у брата трость.
— Маньяк сидит в каждом из нас, — насмешливо сказал Евгений. — Кто знает, когда он проснется?
— Пока, — сказала женщина.
— Нет. Прощай, так будет правильнее, — поправил ее мужчина.
Она уже хотела закрыть дверь, как вдруг он бросил ей в спину:
— Лучше бы ты не вмешалась тогда.
— Ты бы умер, — едва слышно сказала Мила.
— Ну и что? Лучше умереть в семь лет, чем прожить вот такую жизнь.
